Олесь БУЗИНА. Ангел Тарас Шевченко

…и журналиста Олеся Бузины «Ангел Тарас Шевченко»…

(Главу первую, из которой выясняется, что не все украинцы любят Шевченко, читайте здесь).


Тайна царского гнева

«Больше всего в жизни я презираю неблагодарность», - говорил Наполеон в фильме Сергея Бондарчука. То же самое мог бы сказать о себе и Николай I. Имя этого императора оплевано, память втоптана в грязь, но у меня он вызывает только симпатию. Сын убитого заговорщиками отца, младший брат в семье, никогда не предназначавшей его для трона, застенчивый одинокий подросток, вытянувшийся в юношу в садах того же Царского Села, что и Пушкин, каким мстительным тираном он мог бы стать! Тем не менее, империя получила в нем твердого и разумного правителя, никогда не превышавшего меру необходимой жестокости.

Вы можете поставить себя, читатель, на его место? Вообразите, что это вашего папеньку прикончили ударом табакерки в висок, а вы вынуждены видеть лица его убийц каждый день в дворцовых переходах и гвардейских казармах. Представьте, что это ваше детство проходит в годы, когда Россия трещит под ударами французов, испытывая одно поражение за другим – Аустерлиц, Фридланд, Прейсиш-Эйлау, – а потом отыгрывается, как в карты, распуская своих гикающих казаков по улицам Парижа. И откройте, наконец, если сможете, дверь в свою душу тому ужасу, который ежедневно испытывала царская семья в предчувствии новых переворотов!

У двадцатидевятилетнего Николая I тоже был свой Тулон – 14 декабря 1825 года. Отправляясь на Сенатскую площадь, где уже выстроилось каре отказавшихся присягать бунтовщиков, он проронил брату Михаилу: «Я или император, или мертв». Почти ту же фразу услышал от него и Бенкендорф: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет на свете, но, по крайней мере, мы умрем, исполнив свой долг». Никто не знал, кто выйдет победителем. Это задним числом все кажется просто. А в одно из мгновений того морозного утра толпа лейб-гренадеров, распропагандированных декабристом Пановым, чуть было не захватила Зимний! Не подоспей вовремя гвардейский саперный батальон, то «дворец и все наше семейство были б в руках мятежников», как признавался сам Николай I.

Он оставил подробнейшие, полные психологической достоверности мемуары о 14 декабря. В них царь честно пишет, что не смог бы спасти Зимний, так как был занят событиями на Сенатской площади и ничего не знал «об угрожавшей с тылу оной важнейшей опасности». «Из сего видно, -- добавляет он, -- что ни я, никто не могли бы дела благополучно кончить, ежели б самому милосердию Божию не угодно было всем править к лучшему».

А вот как он описывает свое пребывание на линии огня: «В это время сделали по мне залп; пули просвистали мне через голову и, к счастию, никого из нас не ранило. Рабочие Исаакиевского собора из-за заборов начали кидать в нас поленьями. Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда окруженные ею войска были б в самом трудном положении».

- Ваше Величество! Нельзя терять ни минуты, - воскликнул по-французски генерал-адъютант Васильчиков, - ничего не поделаешь: нужна картечь!
- Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования?
- Чтобы спасти вашу империю…

«Эти слова, - продолжает Николай, - снова привели меня в себя; опомнившись, я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверняка все; или, пощадив себя, жертвовать решительно государством».

«Жизненные университеты» будущий император проходил в приемной своего брата Александра I, когда командовал одной из гвардейских бригад. Сюда каждое утро, «подобно бирже», собирались все генерал-адъютанты, флигель-адъютанты, гвардейские и армейские генералы и «другие знатные лица, имевшие доступ к государю». Молодой великий князь Николай, попадая в это шумное собрание, слушал и присматривался. По его признанию, тут он «многое видел, многое понял; многое узнал – и в редком обманулся. Время сие было… драгоценной практикой для познания людей и лиц, и я сим воспользовался».

Кадры решали все и при Сталине, и столетием ранее. Командуя бригадой, Николай увидел, что офицеры-гвардейцы делятся на три категории – знающих и усердных профессионалов, добрых, «но запущенных» малых и на «говорунов дерзких, ленивых и совершенно вредных». Последних, несмотря на связи в аристократических гостиных и «прогрессивные» взгляды, он всеми силами старался вытеснить со службы «без милосердия».

В этом была причина, почему 14 декабря Николай I оказался в полном смысле на коне, переиграв распущенных неорганизованных декабристов. Свою победу он готовил годами, ежедневной черновой работой. В гвардии его знали. И он всех знал. Ему было на кого положиться. А потому, пока растерянные неуверенные в себе революционеры бессмысленно топтались вокруг памятника Петру I, император работал – стягивал на площадь батальоны и эскадроны, приводил к присяге войска и подвозил артиллерию. К вечеру все было кончено. Лошади конной гвардии беспомощно скользили копытами по гололеду, идя в атаку. Зато всего несколько выстрелов из пушек решили судьбу империи почти на столетие – бунтовщики в панике разбежались. Николай взял скипетр, как и положено настоящему властителю – не просто так, по закону наследства, а в борьбе, наглядно доказав сомневающимся, что он его достоин.

Впоследствии царь с некоторой иронией будет вспоминать тип офицера-вольнодумца, во времена его юности даже на учения являвшегося не в форме, а в гражданском фраке, накинув поверх него шинель. Естественно, не такому шалопаю было по силам перекусить выю «гидре самодержавия»!

Но самое удивительное – «гидра» оказалась еще и относительно доброй! Пережив шок, испытав психологическую травму, она не бросилась косить без разбора всех вокруг, а производила расследование с толком и расстановкой. Принцип этого дознания сформулировал сам император, давая инструкции генералу Левашову: «Не искать виновных, но всякому дать возможность оправдаться». В отличие от сталинских репрессий 1920-30 годов, в деле декабристов нет невинных жертв. Наоборот, многих даже не наказали. Доноса или оговора было недостаточно. Только если два независимых друг от друга показания на подозреваемого совпадали, им начинали заниматься вплотную. В противном случае – давали выговориться и отпускали. Так, к примеру, прошел императорскую «чистку» известный писатель Грибоедов – приятель чуть ли не всех известных декабристов. Пребывание под следствием ничуть не повредило его дальнейшей дипломатической карьере.

Советские историки любили попрекать Николая I пятью казненными декабристами. Но повешенные в Петропавловской крепости не были невинными овечками. Они подняли мятеж с целью цареубийства. «Замочить» царя не вышло, и палачам-неудачникам пришлось расплатиться собственными шейными позвонками. Все случилось строго по ветхозаветному принципу – око за око, зуб за зуб. Напомню только, что официальный культ этих «дворянских революционеров» стал складываться в СССР в те самые 1920-е годы, когда советский режим уничтожал своих потенциальных противников не поштучно, а миллионами! В небытие уходили целые классы и сословия – буржуазия, дворянство, зажиточные крестьяне. И на этом фоне, прямо над гекатомбой жертв, крокодиловы слезы по буйной головушке полковника Пестеля и его четырех сотоварищей! Ну не цинизм ли высшей пробы?!

Однако, что бы там не писали, а, подавив бунт, молодой император не превратился в кровавое чудовище. Именно в его царствование начинается расцвет русской культуры. Николай лично вытаскивает из михайловской ссылки Пушкина. Покровительствует постановке на столичной сцене гоголевского «Ревизора», видя в нем средство борьбы с коррупцией. При нем первые шаги делает русская классическая опера. «Иван Сусанин» Глинки или «Жизнь за царя», как звучало ее первоначальное название, - тоже ведь детище «реакционной» николаевской эпохи!

У нас, киевлян, есть особая причина испытывать чувство признательности к Николаю I. Семнадцать раз – чаще, чем любой другой правитель России до и после него – этот государь посетил Киев. Причем на обычных лошадях, ибо железной дороги сюда еще не было. И не туристических досугов ради, а во имя благой мысли вернуть блеск столице Древней Руси. На месте канав и одноэтажных домишек в 30-50 годы XIX столетия поднялся современный город. Даже Крещатик стал улицей в царствование Николая I. До него тут был просто яр, упиравшийся в Козье болото – нынешний Майдан Незалежности.

По императорскому замыслу, в Киеве возникает университет, строится мощнейшая крепость (тот самый Арсенал, который теперь пытаются превратить в «мистецький»), возводится здание 1-й гимназии, где будут учиться литературные Турбины и абсолютно реальные Булгаков, Паустовский, историк Тарле, советский нарком Луначарский и даже убийца Столыпина Богров. (Кстати, в этом же желтом здании, некогда украшенном на фронтоне двуглавым орлом, на Бибиковском, ныне Шевченковском бульваре, учился на филологическом факультете и автор этих строк – естественно, в куда более позднюю эпоху, когда никакой гимназии там уже не было, зато были те же самые коричневые парты, за которыми сидели некогда вышеперечисленные известные и совсем уж безвестные гимназисты).

Первый стационарный мост через Днепр – тоже детище государя императора Николая Павловича. Недаром до революции он носил название Николаевского. А еще Владимирский кадетский корпус, где теперь Министерство обороны Украины, Институт благородных девиц – по-нынешнему, Октябрьский дворец – всего просто не перечислишь!

И только отношения с литераторами у государя как-то не складывались. Впрочем, ради справедливости следует признать, что литератор ему попался особенный – с большой долей если не придури, то оригинальности и безумной отваги. Взять того же Пушкина. Царь его не просто обласкал. Даже в камер-юнкеры произвел. И это бездельника, никогда толком не служившего, только где-то числившегося, протиравшего зад в основном за карточным, а не чиновничьим столом! Но «потомок негров безобразных» обиделся. Ему хотелось быть, как минимум, камергером! В расстроенных чувствах мулат-камер-юнкер стал гоняться за кавалергардом Дантесом, пока не получил то, чего давно искал – мир праху его… Тем не менее, Николай I все долги покойного – 80000 рублей – уплатил из собственного кармана, хотя мог потратить их эффективнее – например, на перевооружение армии.

Хорош фрукт был и поручик Лермонтов – вызвал на дуэль сына французского посланника! Кстати, тоже какого-то там атташе. Ах, как мило! Как патриотично! А главное, умно. Теперь давайте переведем это на современный язык – представим, что русский лейтенант (или украинский – если хотите) в Москве (вариант – в Киеве) надраил рыло иностранному дипломату, произведя международный скандал. Представляю, как взвыла бы нынешняя российская прозападная пресса. Какой-нибудь «Коммерсантъ». Или «Новая газета». Небось, написали бы, что лейтенанты в путинской армии – отъявленное хамье.

И что, прикажете, было делать в XIX веке Николаю I? Наградить Мишку Лермонтова поместьями? Повысить в чине? Представить к Владимиру с мечами? Царь-батюшка поступил разумнее. Дабы поручик-неврастеник на жизнь и здоровье заграничных подданных в Санкт-Петербурге не покушался и имиджу великой державы не вредил, перевел его на Кавказ в Тенгинский пехотный полк. Только хулиган до места службы не доехал – свернул из отпуска в Пятигорск и там ввязался в глупейшую ссору с отставным майором Мартыновым. Дальнейшее известно даже нынешнему малообразованному поколению школьников. Только в чем, скажите, император виноват? Он, что ли, подначивал Лермонтова дразнить Мартынова «горцем с большим кинжалом»? Тянул за язык, подсказывая провокационную фразу: «Так ты меня вызываешь?».

Немногим отличались от русских и иностранные писатели. Как носились в Зимнем дворце с французским путешественником маркизом де Кюстином! Водили везде, показывали, приглашали на балы. Подпускали к ручке государыни.

Парижская скотина отблагодарила злопыхательской книжкой «Россия в 1839 году». Читаешь – диву даешься. И русские, видите ли, поддельно вежливы. И солдаты их не так молодцеваты, как можно было бы предположить по их славе. И рабство везде. А за всем этим в подтексте недоуменный европейский вопрос: как же так получилось, что такую дикую и отсталую страну мы, передовые прогрессивные французы, во главе с гениальным Наполеоном победить не смогли?

Тем не менее, чувствительный государь обиделся. В парижских газетах русские агенты заказывали даже статьи для опровержения клеветника. А потом выяснилось, что ядовитенький маркиз – обыкновенный педераст, злой на язык, как и большинство его собратьев. Вспомнили, как в 1824 году, за пятнадцать лет до путешествия в Петербург, Кюстин назначил в пригороде Парижа свидание приглянувшемуся молодому солдату, но был пойман и бит его сослуживцами. Во французском высшем свете его даже перестали принимать после этой скандальной истории. Получалось, что выдающийся критик самодержавной России – просто извращенец с некоторыми литературными способностями, и что спорить с ним даже как-то унизительно для такой великой империи. Ведь не может же она погибнуть из-за писаний какого-то французского гомика? (Подробнее эта история изложена в примечаниях к книге де Кюстина, вышедшей в Москве в 2000 году. На данный момент это самый полный перевод творения маркиза-педераста на русский язык. – Авт.)

Еще один выдающийся ум эпохи – Александр Дюма – прислал как-то Николаю I экземпляр своей пьесы «Алхимик». Рукопись в роскошном переплете сопровождало заискивающее письмо с подписью: «Александр Дюма, кавалер бельгийского ордена Льва, ордена Почетного легиона и ордена Изабеллы Католической». Свободный французский литератор намекал, что желал бы получить крестик еще и от деспотического русского режима. Министр просвещения граф Уваров (к слову, педераст отечественный, что не помешало ему разработать и воплотить в жизнь знаменитую формулу «Православие, самодержавие, народность») покровительствовал Дюма, рекомендуя царю «поощрить» иноземного писателя орденом св. Станислава 3-й степени. Говоря по совести, это был самый ерундовый русский орденишко - его получал любой чиновник после двух лет беспорочной службы. Однако император, раздосадованный неудачным романом с мировой литературой, сухо написал на полях: «Довольно будет перстня с вензелем». Мстительный Дюма перстень принял и, как пишет Андре Моруа, тут же посвятил «Алхимика» своей любовнице, а вскоре напечатал роман «Учитель фехтования», который «не мог не возмутить царя, ибо это была история двух декабристов – гвардейского офицера Анненкова и его жены, юной французской модистки»…

Вот такие они были - благородные служители литературных муз!

История Тараса Шевченко идеально вписывалась в формулу: Николай Первый и писатели. Царь делал очередному таланту добро, а облагодетельствованный тут же отвечал порцией черной неблагодарности.

Мы привыкли выслушивать только одну сторону – адвокатов Шевченко. Так давайте же предоставим слово и обвинению!

Начальник штаба корпуса жандармов генерал Дубельт оставил заметки о деле кирило-мефодиевцев. «В 1847 году, - писал он, - был обнаружен заговор некоторых малороссиян против правительства… При осмотре бумаг этих господ найдены в портфеле Шевченки дурно нарисованные, самые безнравственные картинки, большая часть из них составляли карикатуры на особ Императорской фамилии, и, в особенности, на государыню императрицу, и самые неблагопристойные стихи на счет ея величества. Когда спросили Шевченку: что это? он отвечал: «Простите, вперед не буду!»… (Заметки генерал-лейтенанта Л.В. Дубельта были опубликованы уже в XX веке незадолго до революции в историческом журнале «Голос минувшего», №3 за март 1913 г.).

Иными словами, Тарас рисовал то, что на современном языке называется порнографией. Как же еще можно объяснить определение «безнравственные»? То, что героиней этих позорных шаржей оказалась супруга царя, только подлило масла в огонь. Зато теперь мы знаем, почему же «художнику» запретили рисовать. Николай I как добрый христианин просто хотел оградить однополчан нового солдата русской армии от воздействия его «безнравственных картинок».

А как бы вы поступили на его месте? Хотя бы мысленно примерьте корону, накиньте на плечи мундир с генеральскими эполетами, усядьтесь за стол в кабинете Зимнего дворца. И вообразите, что перед вами лежит приговор по делу Тараса. Того самого, на выкуп которого вы давали деньги, а «оно» отплатило рисуночками вашей супруги в интересных позах.

Что бы сделал в подобном случае я, мне известно. Вы не поверите – простил бы шельмеца!

Я считаю, что в порнографии нет ничего опасного. Обычная водка в сто раз страшнее. Она уносит тысячи жизней. А от просмотра «безнравственных картинок» никто не умер и даже триппер не подцепил. К сожалению, Николай I не дорос до этой прогрессивной мысли. Но у него есть оправдание. Железное алиби! По-видимому, он просто не имел такой исторической возможности. Ведь современное украинское государство через полтора столетия после Николая до нее тоже не доросло! Оно по-прежнему, как в Средние века, сажает за изготовление и распространение порнографии. И в этом ничуть не лучше императора-крепостника. По нынешнему Уголовному кодексу, Тарасу светила бы даже не армия с возможностью выслужиться в офицеры, а тюремный срок!

Но я не стал бы упекать Шевченко даже в солдаты, а повелел бы поселить его в одном из своих дворцов под Петербургом – в Павловске или в Гатчине. Конечно, не в самом дворце, где бы он топтался сапожищами по коллекционному паркету, а в каком-нибудь флигельке. И приказал бы с утра до вечера трудиться над такими милыми его сердцу порнографическими открытками. Как раз в это время гремела по миру слава художника австрийского императора – Петера Фенди, употребившего свой недюжинный талант для удовлетворения подобных нужд. Так почему бы и нашему православному царству хоть в этом не уподобиться европейскому прогрессу?

А дабы кобзарь-порнограф не нуждался материально, не бегал попусту по кабакам да бабам, особым указом определил бы ему государственное содержание и отдельной статьей – ежедневно ядреную девку и бочонок водки. Еще бы и регулярно справлялся: «Как там мой верный художник? Мой Тарас? Вылакал свой бочонок? Вылакал! Так добавьте ему еще – пусть ни в чем не знает отказу! И девок, девок побольше! Ведь он их так любит – пошлите ему все публичные дома Санкт-Петербурга в полном составе! Мои гвардейцы пока потерпят – главное, чтобы искусство не страдало!».

Увы, я не император.

А Николай I не имел возможности обладать моим богатым историческим опытом и предположить, какие отдаленные последствия получатся из его, прямо скажем, не слишком удачного приговора, превратившего Шевченко в рядового. А потому оставим все как есть, читатель, и двинемся дальше. Прямо в публичный дом!

(Продолжение следует)