Олесь БУЗИНА. О бедном жандарме замолвите слово

...палачам» и «николаевским опричникам». Кем были эти персонажи в голубых жандармских мундирах, с которыми пришлось иметь дело опальному художнику Шевченко? Претендуют ли они на звание извергов рода человеческого?

(From-UA продолжает публикацию отрывков из новой, еще не вышедшей в свет книги известного украинского писателя и журналиста Олеся Бузины «Ангел Тарас Шевченко». Начало читайте здесь).

Заранее предвижу возмущение либеральствующих мудрецов, но вынужден заявить с порога: в определенном смысле Тарасу необыкновенно повезло. Ему посчастливилось родиться, жить и умереть в эпоху просвещенных жандармов. Да-да! Бывают и такие!

Впрочем, лучше-ка я отойду в сторонку и предоставлю слово современнику Тараса Григорьевича – Александру Герцену. Признанный теоретик революции, отец русской заграничной печати и политический эмигрант так писал о николаевских опричниках: «…Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как оптовые осуждения целых сословий… Нельзя быть шпионом, торгашом чужого разврата и честным человеком, но можно быть жандармским офицером, не утратив всего человеческого достоинства»…

Заметьте, сие говорю не я, а Герцен, имевший дело с тогдашним политическим сыском непосредственно. Вот как он описывает свой первый арест. Свободной камеры в участке нет. Поэтому полицмейстер приказывает временно посадить опасного государственного преступника… в канцелярию. До утра. Пока не выяснится, что с ним делать. «Он сам привел меня туда, - рассказывает Герцен, - бросился на кресла и, устало зевая, бормотал: «Проклятая служба; на скачке был с трех часов да вот с вами провозился до утра, - небось уже четвертый час, а завтра в девять часов с рапортом ехать».

Полицмейстер уходит, унтер-офицер запирает канцелярию на ключ, заметив, что «если что нужно», то можно постучать в дверь, а арестованный усаживается на место частного пристава и начинает со скуки рыться в служебных бумагах.

Упомянутый эпизод содержится в мемуарах Герцена «Былое и думы», при советской власти неоднократно переизданных. Интересно, почему его не замечают? Воистину, беда не в том, что книги иногда запрещают. Беда в том, что их не читают!

Разгильдяйский участок – это еще обычная, городская полиция. Она арестовывала, ибо у полиции тайной – слишком немногочисленной – просто не хватало рук. Но для настоящих «опричников» у господина Герцена тоже нашлось немало теплых слов: «Большая часть между ними были довольно добрые люди… Молодые дворяне, мало или ничему не учившиеся, без состояния, не зная, куда приклонить главы, они были жандармами, потому что не нашли другого дела. Должность свою они исполняли со всею военною точностью, но я не замечал тени усердия… Когда офицеры ознакомились со мной, они делали все маленькие льготы и облегчения, которые от них зависели, жаловаться на них было бы грешно».

Арестованный в Москве и переведенный под караул в Крутицкие казармы Герцен варит по утрам кофе в печке с помощью жандармского солдата, спрягает от нечего делать итальянские глаголы, до часу ночи читает, а в скучные минуты («когда не хотелось читать»), толкует о жизни со своими караульными, большинство из которых были ветеранами, помнящими еще наполеоновские войны. Не удивительно, что на страницах его мемуаров так часто попадаются характеристики, вроде «жандармский ротмистр – добрый старик»…

И это заурядная, типичная картина для реакционного николаевского царствования!

Мы даже знаем, в какую сумму обошлось правительству содержание под арестом с марта по июнь 1847 года подследственных по делу Кирилло-Мефодиевского общества – 793 руб. 20 коп. В архиве III отделения сохранился соответствующий финансовый документ. Некоторые пункты его приятно поражают. К примеру, «на стол с вином и водкой» Тарасу и его товарищам за это время ушло 221 руб. 10 коп. серебром.

Сверх того «куплено для арестантов чаю, сахару, сливок и булок» на 33 руб. 17 коп. А еще «очки, бандаж, пиявок, горькой воды, коньяку, бумаги ватманской Шевченке, графин, сигар, папирос, табаку и за бритье арестантов всего употреблено» - 22 рубля.

Последнее особенно умиляет. Получается «опричники» заботились, чтобы подследственные брились, курили, пили коньяк, очищали застоявшуюся кровь пиявками и рисовали не на стенах, а на хорошем ватмане!

Беспокоились проклятые жандармы и о том, чтобы заговорщики в тюрьме мягко спали и прилично одевались. Для этих целей казна приобрела бельевой шкаф красного дерева за 10 рублей, двенадцать халатов из белого пике, восемь фланелевых одеял, шесть подушек, двенадцать рубах, столько же пар подштанников, шесть тюфяков, шесть простынь и (о чудо гуманности!) пять занавесок на окна.

Куплены были даже самовар (на это ушла еще целая десятка!), «чашка для умывания, чайник, стаканы и (как же революционеру без такого полезного предмета?) горшок, дабы было, куда опорожняться после приемов сытных обедов с вином и водкой.

(Продолжение следует)