От Александра II до Столыпина: 30-летие российского террора

Пройдет научная конференция, посвященная Петру Аркадьевичу. Вечером в субботу посольство России в Киеве дает прием, приуроченный к столетию со дня рокового выстрела в киевской опере. В Келейном корпусе Лавры будет открыта выставка архивных документов, связанных с деятельностью Столыпина. А на могиле премьера-реформатора пройдет панихида. Столыпин, предчувствовавший смерть, завещал похоронить себя там, где она его настигнет. Настигла в Киеве – в «матери городов русских». Таким парадоксальным образом наш город навсегда оказался связанным с последним великим премьер-министром дореволюционной империи, отстаивавшим принцип единства и величия Руси.

Столыпин был действительно велик. Премьер-герой, не боявшийся ни бомб террористов, ни ропота и интриг придворной камарильи. Он взялся спасать царскую Россию, когда у всех в окружении Николая II опустились руки. Проигранная война с Японией. Полусумасшедший поп Гапон, ведущий толпы к Зимнему дворцу. Захваченная революционерами Москва. Тщетная попытка погасить брожение умов царским манифестом 17 октября 1905 г. Назначение главой правительства известного финансиста-либерала Сергея Витте, растерявшегося перед буйством толпы. Горящие усадьбы помещиков. Восстания на броненосце «Потемкин» и крейсере «Очаков». Было волнение (почти бунт!) даже в первом батальоне Преображенского полка – старейшего полка гвардии! Вещь невообразимая! Революция пылала костром и растекалась, как наводнение. Казалось, уже никто не в силах ее остановить.

«Столпы реакции»

И вдруг нашлись люди, которые за несколько месяцев загнали вырвавшееся на свободу чудовище бунта назад в клетку. Имена их большинству наших современников ничего не говорят: адмиралы Дубасов и Чухнин, генералы Мин и Ренненкампф. Десятилетия советской пропаганды стерли их из памяти или попытались превратить в «кровавые чудовища реакции». Остался в истории только Столыпин как символ этой блистательной, на мой взгляд, «реакции», подарившей нам Серебряный век русской поэзии, Дягилевские балетные сезоны в Париже, рождение отечественной авиации, модерн в архитектуре и первые и последние русские линкоры (СССР так и не построил ни одного, пользуясь «наследием» царского режима). Весь этот предшествовавший 1917 году последний дореволюционный взлет русской культуры и техники мы получили только благодаря им – «душителям» и «мракобесам» 1905 года, которые не были ни душителями, ни мракобесами, а являлись просто честными и преданными своему долгу государственными людьми, принявшими трагический жребий свой как высокую награду.

Дубасов и Мин покончили с бунтом в Москве. В Дубасова эсеры потом, в годовщину Московского восстания прямо в Таврическом саду в Петербурге бросили бомбу, нашпигованную гвоздями, и 13 раз по нему стреляли. Все пули прошли мимо! Адмирал еще и просил царя помиловать двух горе-террористов – Воробьева и Березина. Георгия Мина – героя русско-турецкой войны, командира Семеновского полка, разогнавшего боевиков на Пресне – застрелила четырьмя выстрелами в спину эсерка Коноплянникова на пригородной станции железной дороги под Петербургом.

Покушались и на Чухнина, выловившего из севастопольской воды уволенного с флота по причине прогрессирующего нервного расстройства лейтенанта Шмидта, который поднял восстание на «Очакове». Сначала покушались неудачно (к Чухнину в канцелярию приходила на прием барышня с револьвером, выдававшая себя за просительницу), а потом уже в 1906 году застрелили в Севастополе на собственной даче. Ренненкампфа, покончившего с беспорядками на Транссибирской магистрали, где бесчинствовали революционные комитетчики, замучили уже в 1918 году в Таганроге после Октябрьской революции. Боевого 64-летнего генерала, весельчака и храбреца расстреляли за отказ вступить в Красную Армию, предварительно выколов штыком глаза.

Я рассказываю все это, чтобы читатель понял, в какой обстановке приходилось действовать Столыпину. Быть губернатором тогда означало стать кандидатом в смертники. Должность министра внутренних дел предполагала ежедневный риск жизнью – главу МВД Плеве эсеры во главе с Савинковым взорвали в 1904 году в Петербурге. А это была как раз та должность, с которой Столыпин начал свою столичную карьеру. Никто ему по большому счету не протежировал. Родственные связи, конечно, были. Столыпины – древнейший русский дворянский род. Будущий премьер-министр приходился родственником поэту Лермонтову. Но не случись революции, он так и не шагнул бы выше поста саратовского губернатора.

Взлет

В дни смуты толковые и решительные администраторы были, как всегда, наперечет, в отличие от застойных эпох, когда всякая б… лезет в начальники. Внезапное возвышение Столыпина до сих пор вызывает не меньше споров, чем его загадочная смерть. Между тем, оно объясняется просто. Николаю II импонировали смелые решительные люди.

Энергичность, с какой Петр Аркадьевич подавлял беспорядки в Саратове, толковость его докладов произвели впечатление на императора. После гибели Плеве охотников идти под пули террористов на должность министра внутренних дел было не много. Царь нашел, что это кресло под пулями как раз для Столыпина, а тот, будучи верным слугой престола, согласился. Потом оказалось, что в разгар революции во главе правительства нужен не финансовый махинатор, специалист по золотым стандартам рубля, вымывший весь золотой запас России за границу, вроде Витте, а именно министр внутренних дел – главный полицейский страны. Витте, отставленный от должности, будет ненавидеть Столыпина до конца дней. Но правда заключалась в том, что выбор Столыпина оказался главной удачей в кадровой политике Николая II.

Императору был нужен свой Бисмарк. Или кардинал Ришелье. Интеллигентный и мягкий, любивший, прежде всего, семью, общество гвардейских офицеров и юмористические рассказы Тэффи и Аверченко последний царь был правителем в духе Людовика XIII или германского кайзера Вильгельма I. Он нуждался в толковом и честном «управляющем» имперским поместьем. Петр Столыпин оказался именно тем человеком, которого искали. В переводе с греческого Петр означает «камень». За Столыпиным Николай II был, как за каменной стеной.

Революция не утихала. Созванная Первая Дума явилась не так органом парламентаризма, как говорильней для покровителей тех, кто убивал чиновников и офицеров на улицах. Одной из первых мер нового премьера стало введение военно-полевых судов. В России действовал суд присяжных – самый гуманный и «справедливый» в мире. Отъявленного преступника он мог оправдать, даже если его поймали с оружием в руках, как убийцу генерала Трепова Веру Засулич. Требовался иной суд, которого революционеры действительно боялись бы.

Суд скорый и справедливый

«Закон о военно-полевых судах, которому предшествовал длинный перечень террористических актов, – писал лучший историк николаевского царствования С. С. Ольденбург, – вводил, в качестве временной меры, особые суды из офицеров, ведавшие только дела, где преступление было очевидным. Предание суду происходило в пределах суток после акта убийства или вооруженного грабежа; разбор дела мог длиться не более двух суток; и приговор приводился в исполнение в 24 часа; между преступлением и карой проходило, таким образом, не более 3-4 дней. Это была суровая мера»…

Именно такому суду, кстати, предадут в 1911 году убийцу Столыпина Дмитрия Богрова. Поспешность, с которой казнили этого террориста, породит в последствии множество конспирологических версий. Будут говорить о «заговоре жандармов», о том, что Столыпина «заказали» его соперники из придворных кругов, стремившиеся посадить своего кандидата на его место, писали даже о причастности к теракту в киевской опере Распутина… Мол, если бы было иначе, то Богрова не повесили бы так быстро, словно желая замести следы. Но вся эта «версиемания» была и останется досужими вымыслами, основанными на элементарном незнании норм уголовного права, действовавших в Российской империи столыпинской эпохи. Богрова и должны были повесить в считанные дни – те самые три-четыре, о которых писал Ольденбург. Убийца был пойман с пистолетом в руке на месте преступления, очевидцами был целый театр от партера до галерки! Его действия подпадали только под закон о военно-полевых судах. А Российская империя была государством правовым, чтившим букву закона. Не нужно ее путать с шайкой разбойников, вешающих по собственному желанию, кого и как им хочется. Изменить этот порядок не мог никто – даже сам царь.

По сей причине Богров, арестованный в день покушения 1 сентября (13 сентября по новому стилю) был казнен 13 сентября (25-го по н. ст.). Следствие над ним и так шло медленно, как никогда, со всевозможной тщательностью – более недели! Девятого сентября в четвертом часу дня в Косом Капонире началось заседание военного суда по делу Богрова. Приговор был вынесен в десятом часу – смертная казнь через повешение.

Так как убийца отказался от права на кассацию, то приговор был конфирмован (то есть, утвержден) через 24 часа – 10 сентября, в десять часов вечера. Его должны были немедленно исполнить. Но этот день выпал на субботу, а в царской России было не принято казнить «под воскресенье».

Возможно, в отсрочке казни на день сыграло свою роль и то, что Богров был евреем. Казнить его в субботу, сразу после вынесения приговора, судьи считали неуместным – это можно было бы трактовать как намерение оскорбить иудейскую религию. А правительство Российской империи старалось не унижать религиозные чувства своих подданных – и православных, которые возмутились бы тем, что мерзавца повесили накануне воскресенья или в воскресенье, и иудеев, отмечающих в субботу «шаббат».

Поэтому ждать пришлось до понедельника, 12 сентября. Как только все условности прошли, Богрова казнили, сразу же после полуночи, затемно – во втором часу ночи. Виселица была установлена на Лысой Горе (в районе нынешнего метро «Выдубичи»). Сегодня мимо нее на Конча-Заспу ездит вся нынешняя киевская элита, даже не подозревая, что тут 25 сентября 1911 года произошло. Преступника подвели при свете факелов к виселице, накинули на голову саван, петлю, а потом палач-доброволец, взятый из заключенных Лукьяновской тюрьмы, выбил из-под его ног табуретку. Свидетели выждали положенные по закону 15 минут, и когда Богров перестал дергаться, кто-то из них сказал: «Небось, больше стрелять не будет».

Таким образом, убийца Столыпина был казнен столыпинским же судом – премьер-министр, стоявший на страже законности, не покинул свой пост даже после смерти. Закон о военно-полевых судах, введенный для обуздания самых «ярких» проявлений революции, «обуздал» злодея, равных которому по наглости не было тридцать лет. Ни для каких конспирологических версий нет оснований, если знать элементарные правила тогдашней судебной процедуры в отношении террористов.

Финал индивидуального террора

Более всего удивительно то, что именно после смерти Столыпина индивидуальный революционный террор как явление в России кончился. Не важно, кто за Богровым стоял конкретно. Важно, что два выстрела в киевской опере поставили двоеточие в долгом периоде российской истории, начало которому положило в 1881 году убийство Александра Второго. Это было именно двоеточие. Вывод революции должен был бы звучать так: «Истреблять отдельных царей и их слуг бессмысленно: пора переходить к уничтожению целых классов». Согласно этому выводу после исторического двоеточия и станут действовать в 1917 году Ленины, Свердловы, Дзержинские, Троцкие, Урицкие, Володарские и прочие наследники дела Богрова. Террор индивидуальный станет массовым.

И все же есть в смерти Столыпина один урок, который следовало бы помнить любому историческому деятелю, желающему войти в историю победителем, а не жертвой. Не давайте распоряжений хоронить себя там, где вас убьют. Это словно предрешает конец. В биографиях многих деятелей николаевского царствования есть эта обреченность. Контр-адмирал Витгефт, который вел русскую эскадру в бой с японцами 28 июля 1904 года, сказал своему флаг-офицеру: «Мне все равно, где меня убьют». Он героически стоял на открытом мостике почти до конца боя. И почти одержал победу, когда японский снаряд разорвал его на части. Точно так же, без прикрытия брони, провел весь бой и его противник адмирал Того. Вокруг него падали люди, но японский адмирал был словно заговоренный. Он свято верил в то, что предназначен небесами ПОБЕДИТЬ. «Мы все умрем, но не сдадимся», – говорили офицеры броненосца «Александр III», отправляясь к Цусиме. Они все не сдались, но все погибли вместе со своим кораблем. Внутренняя обреченность Столыпина была того же рода. Он словно притягивал две пули из браунинга Богрова.

Иногда мне хочется крикнуть Столыпину через столетие: «Петр Аркадьевич, не ходите в эту проклятую киевскую оперу – берегите себя!». Неправда, что Николай Второй относился к главе своего правительства без должного внимания. В тяжелые дни лета 1906 года после покушения на Столыпина на Аптекарском острове, когда двое неизвестных, явившись к нему на дачу, бросили бомбы невиданной силы и убили 27 человек, а ранили 32 (в том числе 14-летнюю дочь премьера, навсегда оставшуюся калекой, и трехлетнего сына), царь лично настоял на том, чтобы Столыпин вместе с семьей переехал в Зимний дворец. Именно там Петр Аркадьевич подготовил свою программу реформ, которая выбила дух из революции. Он победил. Так к чему была эта обреченность? Эта, если хотите, «влюбленность» в смерть, так часто свойственная лучшим и благороднейшим русским людям.

Ведь убийца премьер-министра был жалким картежником, ничтожеством, пустым местом, лишенным любого таланта. Он остался в истории только благодаря своему преступлению. Он родился в Киеве в богатой семье. Его отец был известным адвокатом, владельцем «небоскреба» на Бибиковском бульваре – одного из самых больших тогдашних киевских домов. Папа играл в карты в киевском клубе «Конкордия». Сын унаследовал ту же страстишку, посещал театры, скачки, публичные дома, где любил проводить время в обществе продажных женщин, ездил в Ниццу, крутил рулетку в Монте-Карло, проигрывал огромные по тому времени суммы денег. Одним словом, еще тот «революционер»… Маньяк, говоря по-простому. И одновременно олицетворение пошлости – тяги к небытию, свойственной подавляющему большинству «романтиков революции». Столыпину нужно было с большей серьезностью относиться к своей безопасности, зная какую лакомую мишень он представляет для подобных выродков. Ибо береженого Бог бережет.

И последнее: смерть Столыпина открыла одну створку ворот Первой мировой войне. Премьер-министр России был последовательным противником бессмысленной европейской бойни. Другую створку распахнуло убийство в 1914 году австрийского эрц-герцога Франца-Фердинанда, стремившегося превратить двуединую Австро-Венгерскую монархию в триединую, выделив в ней еще и славянский элемент. Франц-Фердинанд был таким же нежелателем мировой бойни, как и Столыпин. Останься они оба живы, трагедии и 1914-го, и 1917-го (в России), и 1918-го (в Австро-Венгрии) удалось бы избежать. Мировая история сложилась бы куда менее жестоко. Так что на руках убийц Столыпина и Франца-Фердинанда не просто кровь двух высокопоставленных особ, а кровь десятков миллионов. Они развязали мешок, где скрывались зловещие ветры ХХ века.