Кутузовщина

На тему нашествия Наполеона написаны тонны исследований. В большинстве из них фельдмаршалу Кутузову отводится роль спасителя отечества. Однако далеко не всё так однозначно с вкладом Михаила Илларионовича в отражении европейского набега. Внимательное прочтение важных документов той героической эпохи заставляет сильно усомниться в великости светлейшего князя. Посмертной славой фельдмаршал в значительной степени обязан советскому агитпропу. А тот в свою очередь черпал вдохновение у тенденциозного Льва Толстого. Но по порядку.

Начало кутузовщины – назначение Кутузова главнокомандующим

Выбор авторитетных генералов, способных противостоять маршалам Наполеона и - страшно сказать - Самому у царя-батюшки был невелик: Беннигсен (пишу фамилию генерала от кавалерии только с двумя «н», как у историков, хотя легендарный генерал Ермолов в своих «Записках» чертит фамилию – Беннингсен), Барклай-де-Толли и Багратион. К этой плеяде военачальников примыкал генерал от инфантерии Михаил Илларионович Кутузов с сомнительной репутацией полководца.

Последний не пользовался уважением и среди боевых генералов. После направления Кутузова главнокомандующим русскими армиями князь Багратион в сердцах бросил: «Этот гусь неприятеля в Москву приведёт».

Голенищев-Кутузов вплоть до Бородинского побоища занимал незавидную должность – начальник Петербургского, а затем Московского ополчения. Сидел дедунюшка неполных 67 лет в московском штабе ополченцев, тихонько пускал шептунов, по привычке интриговал и замышлял оказать отечеству решительные ратные услуги. Звучных побед за ним не числилось, хотя на дипломатическом поприще был хитёр и изворотлив, аки бес. Чем иногда приносил пользу отечеству.

Но в пассиве у Михаила Илларионовича зияла чёрная метка – «славная ретирада» из-под Аустерлица. О чём подробнее.


В декабре 1805 года Кутузов, будучи главнокомандующим русско-австрийской союзной армией, превосходящей по силам армию французов (85 тысяч, из коих 60 тысяч русских и 25 тысяч австрийцев, против 73 тысяч французов), умудрился завести её в засаду, устроенную Наполеоном.

Походные колонны в предрассветном тумане были беспощадно расстреляны наполеоновской артиллерией с Праценских высот и за два часа смяты. Если бы не мужество и суворовская выучка солдат князя Петра Ивановича Багратиона и не его военный талант, позволивший в сумятице беспорядочного драпа организовать боеспособный арьергард, то про союзную армию пришлось бы писать некролог в чистом виде.

Со времён Льва Толстого Кутузова продолжают отмазывать от позора Аустерлица. Автор романа «Война и мир» вкладывает в уста князя Болконского соображения о причине доселе неслыханного разгрома русской армии.

Князь Болконский (читай Толстой): «Сражение выигрывает тот, кто твёрдо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, — и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. "Проиграли - ну так бежать!" – мы и побежали».

Лев Николаевич явно отливает пули. Во-первых, у союзников убитыми, ранеными и пленными – 27 тысяч, причём большую часть - 21 тысяча – русские, а потери французов, по разным данным, составили 9-12 тысяч человек.

Во-вторых, диковины умствования литератора Толстого про то, что «нам там незачем было драться». Под Прейсиш-Эйлау зимой 1807 года, «играя» в равных составах (примерно по 65-70 тысяч штыков), русский генерал Беннигсен в итоге многодневного кровопролитного противостояния заставил Наполеона спешно отступить. Апологеты Наполеона числят за ним ничью в этом одном из крупнейших сражений. Чепуха. После этой «ничьей», по свидетельству историка, «на парижской бирже сразу пали все государственные облигации».

Алексей Петрович Ермолов в «Записках» вспоминал: «При нашем приближении к Прейсиш-Эйлау неприятель тотчас вышел. Поспешное его отступление свидетельствовали разбросанные во множестве обозы, снаряды, и лазареты с ранеными и больными». Русским «незачем было драться», но они дали возможность Бонапарту узнать, почём фунт лиха.


Весной того же года всё тот же Беннигсен у Гуттштадта выписал прогонные маршалу Нею. Последовавший затем удар всей армии Наполеона (120 тысячи против 105 тысяч у русских) по позициям русских у Гейльсберга был грамотно отражён Беннигсеном. Потеряв в столкновении только убитыми 13 тысяч комбатантов, Наполеон оставил поле боя за русскими. Россиянам там делать было нечего, но они намяли бока гениальному полководцу.

И только под Фридландом Наполеону, имевшему значительный численный перевес (80 тысяч против 60 тысяч), удалось нанести Беннигсену чувствительное поражение. Но ничего похожего на аустерлицкую ретираду не наблюдалось.

Самого же сражения под Аустерлицем в классическом понимании не было. Не происходила учтивая пикировка мудрого Кутузова и императора Александра I. «Поэтому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном Лугу» – это толстовский апокриф. А был расстрел рассредоточенных колонн союзной армии, бредущих, как они полагали, вдогонку за Наполеоном. На марше Кутузов совершенно пренебрёг разведкой и кавалерийскими разъездами на флангах, сторожащими армию от внезапного нападения неприятеля.

По воспоминаниям всё того же легендарного генерала Ермолова, участника драмы: «К сему прибавить надобно, что ни одна из колонн не имела впереди себя авангарда. Общий авангард всей армии находился весьма мало впереди и на самой конечности правого фланга, так что собою не закрывал он ни одной колонны, и армия в движении своём совершенно была открыта.

…С началом дня, когда полагали мы себя в довольном расстоянии от неприятеля и думали поправить нарушенный темнотою ночи порядок, мы увидели всю французскую армию в боевом порядке, и между нами не было двух вёрст расстояния».

Таким образом, у царя были: безусловно, отличный вояка Беннигсен, имевший опыт успешного противостояния Наполеону; осторожный и вместе с тем квалифицированный генерал Барклай-де-Толли, и настоящий ученик Суворова генерал от инфантерии Багратион. Последний во всех войнах с Наполеоном успешно командовал или авангардом, или арьергардом русских войск – т.е. постоянно находился под ударом французов и никогда не проигрывал свою часть сражения.

Однако царь перед Бородиным предпочёл назначить Кутузова главнокомандующим всеми русскими армиями и ополчениями. Чем он руководствовался? Уж точно не боевыми заслугами Михаила Илларионовича и не личными симпатиями.

Кутузов принадлежал к высшей российской знати. В конце июля 1812 года царь пожаловал Голенищеву-Кутузову титул светлейшего князя. За лукавого царедворца было кому замолвить слово. Меж тем война приобретала черты отечественной. Набирала обороты партизанская война. От «Великой армии» (Неман с конца июня до сентября перешло около 570 тысяч человек) уже под Смоленском осталась только третья часть. Европейских резервов в достаточном количестве у французского императора уже не было. Наоборот, шло постоянное усиление русской армии – мобилизационные мероприятия начали приносить свои плоды. Всем, даже малодушным, стало понятно, что Наполеона весьма скоро попрут из России.


И до нашествия мало кто сомневался в том, что русские накостыляют Наполеону. Граф Воронцов, посол в Лондоне, за несколько недель до нашествия доверяет в письме к сыну свои соображения по поводу неминуемой драки: «…военных событий я нисколько не боюсь.

…мы всё можем выиграть, упорствуя в оборонительной войне и продолжая войну отступая. Если враг будет нас преследовать, он погиб, ибо чем больше он будет удаляться от своих продовольственных магазинов и складов оружия и чем больше он будет внедряться в страну без проходимых дорог, без припасов, которые можно будет у него отнять, окружая его армией казаков, тем больше он будет доведен до самого жалкого положения, и он кончит тем, что будет истреблен…»

Отлично понимал это и Кутузов, интриговавший за пост главнокомандующего. Более того, как человек военный Михаил Илларионович соображал, что Наполеон не имеет никаких шансов выбраться из России триумфатором, даже если его не сокрушать в генеральных сражениях.

И царь не прочь был иметь русский символ в победоносной войне. Ни Леонтий Беннигсен из пришедшей в упадок семьи ганноверских баронов, ни Барклай де Толли из обрусевших шотландцев не отвечали сему требованию. Они были чужаками и при дворе. К тому же общественное мнение, которое формировалось высшей дворянской камарильей, злонамеренно увязывало бесславное отступление с «немцами» Беннигсеном и Барклаем.

Это только по наивности можно полагать, что надежа-государь по собственному произволу назначал на высшие государственные должности приглянувшихся ему подданных. Отнюдь. «Общественное мнение», сформированное особами, приближенными к императору, из числа знатных фамилий, очень часто брало верх над рациональными помыслами самодержца. Трагические судьбы деда и отца царя Александра I императоров Петра III и Павла I были напоминанием, что как бы высоко он не взлетел, никогда не отрывался от коллектива придворной челяди.

Потому фигура осторожного, хитрого, услужливого и велеречивого до краснобайства Кутузова, которому протежировал двор, была самой вероятной. И светлейший князь Голенищев-Кутузов был таки поставлен главнокомандующим русскими армиями. А для некоторого баланса царь поставил Беннигсена начальником главного штаба.

При назначении император жёстко указал главнокомандующему, что Москва ни при каких обстоятельствах не должна быть в руках неприятеля. Но у Кутузова уже были свои виды на военную кампанию. Имея тяжёлую психологическую травму, полученную под Аустерлицем, он и не помышлял учиться побеждать Наполеона в баталиях. «Мы Наполеона не победим. Мы его обманем» – втюхивал он своей свите. Бородинское сражение произошло вопреки желанию Кутузова. Общественное мнение, воля царя и страстное желание русской армии сойтись с Наполеоном в чистом поле были непоколебимы, и главнокомандующий скрепя сердце пошёл на него. Пошёл с мудрой задней мыслью дать задний ход, как только дело запахнет жареным.


Бородино – первое действо кутузовщины

Наполеон не замышлял далее Смоленска внедряться в Россию, но азарт погони за русскими армиями, уклоняющимися от генерального сражения, толкнул его на авантюру – он забрёл в самую сердцевину коренной России, тем и приговорил своё нашествие к неминуемому жестокому изгнанию.

Менее чем через месяц у «великой армии» начались серьёзные проблемы с провиантом. И европейские завоеватели принялись харчиться за счёт русского крестьянина. Это была самоубийственная инициатива. Понятно, что в ответ получили озлобление не кроткого европейского обывателя, а людей, которые и в мирное время нередко ставили на нож зарвавшегося помещика. А уж грабящего оккупанта сам бог велел знакомить с вилами и топором.

Кроме «естественной» убыли (потери на маршах, от болезней, вызванных бескормицей, дезертирства, гибель в боях), Наполеону приходилось в населённых пунктах оставлять гарнизоны для охраны коммуникаций. Под воздействием этих факторов, не имея решительных побед в крупных стычках с русскими армиями, ускользающими из-под главного удара, корпуса Наполеона таяли на глазах. Уже к Витебску Бонапарт подведёт не более 220 тысяч штыков. К Смоленску – 182 тысячи, к Бородино и того меньше – 130-140 тысяч.

Немногим лучше обстояло дело и с численностью русских армий. По расчётам генерал-квартирмейстера Толя (ему по долгу службы надо было вести учёт живых душ в армии), под Смоленском, где соединились две русские армии, число воинов (с учётом того, что в них вливались гарнизоны и пополнения) должно было составить 150 тысяч, но в действительности оказалось 113 тысяч. К Бородино Барклай и Багратион, пополняясь, сумели подвести боеспособную армию числом 120 тысяч человек, не расплескав её в тяжёлом тысячекилометровом отступлении.

О Бородинском сражении написаны монбланы исторической и художественной литературы, потому нет резона их даже вкратце пересказывать. Обращу внимание лишь на некоторые моменты, на которые не сильно педалируют историки, поющие аллилуйю светлейшему князю.

Расстановка корпусов и в целом занимаемые позиции русской армии на Бородинском поле были настолько странными, что породили немало версий по поводу планов Кутузова на это генеральное сражение. Правый фланг русской обороны оседлал новую Смоленскую дорогу, ведущую к Москве. С севера он был защищён сравнительно широкой Москва-рекой, фронт русских корпусов находился на высоком обрывистом правом берегу речки Колоча. С юга правый фланг ограждал от остальной армии длинный и глубокий овраг, через который невозможно было перебрасывать артиллерию, и для кавалерии он был изрядным препятствием. Именно на правом фланге своих войск Кутузов и сосредоточил основную массу войск.

А левый фланг, открытый всем ветрам, демонстративно был ослаблен до состояния неминуемой гибели войск, его составляющих, случись Наполеону действовать в излюбленной манере – наваливаться всей мощью численно превосходящих ударных колон на слабые или уязвимые позиции противника, и затем, сокрушив его в этом месте, осуществлять обходные манёвры, полностью лишая противника инициативы.


Прекрасно защищённому правому флангу, который занимала 1-я армия Барклая де Толли, было придано 420 орудий. Заметим, из 624 орудий, имевшихся у Кутузова непосредственно на поле брани. В войсках 2-й армии Багратиона, занимавшей позиции левого фланга, находилось всего 106 орудий. На правом фланге Кутузов сосредоточил 2/3 своих войск, соответственно, Багратиону оставил 1/3. Тем самым стойкий воитель Голенищев-Кутузов откровенно приглашал Наполеона обрушиться именно на Багратиона.

Лев Толстой в романе «Война и мир» пытается отвести нехорошие мысли, которые естественным образом возникали у тех, кто пытался разобраться в затейливой тактике светлейшего князя.

«Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции» – наставляет князь Болконский полудуру Пьера Безухова, пытавшегося было вякнуть что-то о расстановке сил в русской армии. «Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, — продолжал он, — всё это вздор…

Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит» – распалялся полковник Болконский. Никто не спорит, что морально-волевые качества сильный козырь. Но «воля волей, если сил невпроворот».

Потому странно читать у бывшего артиллерийского офицера умозаключения, что численность, вооружение, позиция – ничтожные факторы. Главное – воля к победе.

Наверное, участник обороны Севастополя запамятовал про трагическую атаку лёгкой бригады британской кавалерии на позиции русской батареи во время балаклавского сражения 25 октября 1854 года. У англичан ого-го какая была волюшка напихать русским. «Их отчаянная храбрость не знала границ, настолько, что позабыто было то, что называют её самым верным спутником — благоразумие (Уильям Рассел)».

Итог высокого духа английских улан и гусар – из 670 сабель за 20 минут боя половина выбыла из строя. В числе погибших были представители знатных английских фамилий. Кроме наличия злости у воинов должна работать ещё и голова у военачальников. В утешение высокому духу, почившему на поле, про английских кавалеристов сложили поэму, написали песню и сняли два фильма.

Как бы там не философствовал Лев Николаевич, отмазывая Кутузова от подозрений в нехороших задумках, но самое естественное объяснение такой расстановки сил на Бородинском поле – Михаил Илларионович, отчаянно трусивший пред Наполеоном, был решительно настроен при первых признаках неблагополучия на левом фланге, «спасая Россию», задать тягу по новой Смоленской дороге до Москвы.

Но вышла незадача. Русские воины, вопреки чаяниям главнокомандующего, не желали быть битыми. Чудо-богатыри Багратиона стояли насмерть под ударами почти всей армии Наполеона. Нельзя не отметить и личную инициативу барона Беннигсена, начальника штаба русской армии, который ночью перед баталией самочинно, пока «непреодолимый ратоборец» посапывал в две ноздри, перебросил Багратиону из резервов корпус Тучкова с 98-ю орудиями.


Напрасно ждал Кутузов в штабной избе, уминая курочку, лихих известий с левого фланга. Багратион не сходил с места, перемалывая колоны французов. Пришлось и Кутузову слегка включаться в битву. Однако участие командующего в битве было весьма символическим. В исчерпывающем 3-хтомном исследовании, составленном по высочайшему повелению, «История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам» (1859 г.) аналитик Генштаба генерал-майор Модест Богданович отмечал: «Как успех боя решался на левом крыле и в центре, то наш главнокомандующий не мог иметь непосредственного влияния на ход сражения. …Преклонность лет заставляла его постоянно оставаться на месте и ограничиваться распоряжениями, которые по отдалению его от пунктов решительной неприятельской атаки не всегда были своевременными. Это обстоятельство лишило нашу армию необходимого единства в действиях, оказало невыгодное влияние на ход сражения».

Бородинское сражение, пожалуй, одно из немногих в военной истории, когда армия вопреки замыслу командующего стояла на победу. И победа была за русскими.

Здесь я уже соглашусь с Толстым: «…победа нравственная, та, которая убеждает противника, в нравственном превосходстве своего врага и своём бессилии, была одержана русскими под Бородиным». Но виктория была бы ещё и физической, если бы Кутузов набрался храбрости соответствовать своим жертвенным воинам.

В указаниях потерь обеих сторон присутствует огромный разнобой. Французские источники настаивают на потерях Наполеона убитыми и ранеными (2/3 раненых умирали в течение нескольких дней после ранения) в пределах 30 тысяч. Русские утраты самими же русскими обозначены в пределах 44-46 тысяч человек.

Французы явно занижают ущерб, понесённый под Бородино, т.к. формальный статус победителя (поле боя осталось за ними) обязывал врать. Но есть довольно внятный способ определить истинные потери – по числу выбывших из строя (убитыми и ранеными) генералов. Подсчитано дотошными исследователями, что в сражениях 1805 – 1815 гг. в среднем на одного выбывшего из строя наполеоновского генерала приходится 958 убитых и раненых солдат и офицеров. Под Бородино Наполеон по французским же данным потерял 49 генералов (12 убитыми). По другим уточнённым сведениям знатоков вопроса – 58 генеральских душ отошли навечно или надолго от ратных дел. Отсюда потери убитыми и ранеными в битве под Москвой от 47 до 56 тысяч.

Фарс военного совета в Филях – второе действо кутузовщины

Кутузов не желал брать на себя ответственность за сдачу Москвы неприятелю, для чего устроил фарс военного совета в Филях. Судя по тому, как развивались события на совете, Кутузов ещё до него принял роковое решение. «С приличным достоинством и важностию, выслушивая мнения генералов, не мог он скрыть удовольствия, что оставление Москвы было требованием, не дающим места его воле, хотя по наружности желал он казаться готовым принять сражение» – пишет в «Записках» генерал Ермолов, участник собрания.

И заседание хитрый старец начал вести в духе своего уже сложившегося в голове решения, пытаясь воздействовать в нужном ключе на собравшихся генералов, а именно: как отмечает Богданович в «Истории Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам», предложенный Беннигсеном вопрос для обсуждения: «Выгоднее ли сразиться под стенами Москвы или оставить её неприятелю» был с порога отвергнут Кутузовым и переиначен: «Ожидать ли неприятеля в невыгодной позиции или уступить ли неприятелю Москву».

Для тех, кто не желает драться, всякая позиция будет с изъяном. Потому вопрос был сформулирован таким образом, что заведомо признавалась слабость русской обороны. Причем без права внести корректировки как в дислокацию войск, так и в характер действий русской армии.


Опрос начался не с младших по званию (как положено, дабы мнение старших не давили на осознанный выбор младших), а прямо с военного министра и командующего 1-й армии Барклая-де-Толли, убеждённого сторонника оставления Москвы.

Упорный в поисках сойтись накоротке с Наполеоном, Беннигсен, в ответ на критику выбранных им оборонительных рубежей, предложил перейти от пассивной обороны к активным действиям против французов: «Мы те же русские и будем сражаться так же храбро, как и прежде. Урон наш велик, но и неприятельский не меньше нашего; если наша армия расстроена, то и неприятельская не в лучшем положении. Наполеон ослабил свою армию отряжением вице-короля на Рузу и другого корпуса на новую калужскую дорогу (Наполеон уже сам подумывал об отступлении. - Авт.). …Предлагаю, оставя один из корпусов на можайской дороге, перевести все остальные войска на левое наше крыло и атаковать неприятеля… В случае неудачи, можем отступить на калужскую дорогу». О потери в сражении армии (без которой, по доктрине Кутузова, России смерть) не было и мыслей. Наполеон уже был не в состоянии нанести смертельный удар.

«С мнением Беннигсена, – следуя документам, пишет Богданович, – согласились: Дохтуров, Уваров, Ермолов (а, по показанию Бутурлина и Коновницын)». Т.е. мнения разделились поровну. И Кутузов, с облегчением вздохнув, (у «бойцов» не было решающего перевеса над «миротворцами») произнёс страшное: «С потерею Москвы ещё не потеряна Россия; поставлю первою обязанностью сберечь армии… и потому намерен, пройдя Москву, отступить по рязанской дороге».

Последствия политики непротивления захватчику

Решение Кутузова для его личной репутации являлось вполне приемлемым. Вдалеке от баз снабжения, отсутствия полноценного пополнения, в окружении воинственного народа практически безлошадным остаткам «великой армии», впавшим в неслыханное мародёрство (явный признак разложения), не было никакой возможности перезимовать в сожжённой столице. А моральные издержки от сдачи Москвы всегда можно списать неминуемым изгнанием Наполеона. Победителей не судят. Или судят, кивая на Всевышнего: «Когда б на то не божья воля, Не отдали б Москвы!».

Кутузов не решился даже на блокаду супостата в Кремле по образу и подобию того, что учинили русичи в 1612 году над поляками, заставив их вспомнить шляхетские традиции грызть от бескормицы кожаную сбрую.

«Отважное» постановление Голенищева-Кутузова отдать Москву на растерзание европейским варварам было поистине трагичным для русской цивилизации. Пока стратег-непротивленец отлёживал бока на завалинке в селе Тарутино, европейская шваль в три горла грабила Москву. Мало того, что было сожжено 6,5 тысячи строений из 9,3 тысячи имевшихся на момент оставления Москвы, цивилизованные народы под управлением гения всех времён учинили невиданное святотатство. Ободрав золотые купола церквей и установив прямо в храмах плавильные тигли, мародёры переплавляли золото и серебро в слитки. А то, что сейчас демонстрируется в Оружейной палате Кремля – это жалкие остатки того, что было до октября 1812 года. В частности, от предметов старины периода рюриковичей ничего не осталось.

Всё, что собиралось на Руси на протяжении веков как драгоценные памятники отечественной истории и искусства, европейской наволочью было собрано в два огромных обоза и вывезено из Москвы. Но во время бегства «Золотой» и «Железный» обозы так и не доехали до Франции, и бесследно растворились на просторах России.

Ко всему этому Наполеон, уходя из Москвы, от избытка цивилизованности успел взорвать несколько башен Кремля. На Соборной площади от взрыва рухнула звонница с Филаретовской пристройкой, но столп Ивана Великого чудом уцелел.


Москвичи по достоинству оценили службу отечеству главнокомандующего. Вплоть до установления советской власти они отказывались ставить памятник Кутузову.

Толстовщина во всём блеске

Нет такой пакости, которую при желании нельзя было бы оправдать «высшим смыслом». И Толстой тратит на это десятки страниц романа, расхваливая своего дальнего родственника Кутузова, как «медлителя», «которого девиз есть терпение и время», спасшего Россию от нашествия, «облегчая насколько возможно бедствия народа и войска». Из сей философии следует, что демонстративное неисполнение воинского долга – с мечом в руке противостоять врагу, есть высшая благодетель.

Оригинальна до потери всякого здравого смысла логика Толстого, подкреплённая его литературным образом пастуха с кнутовищем, который даже не стегает, а только обозначает намерение полосовать скотину, что устроила погром. «Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное» – такие у гения слова.

Выходит, армия на то и нужна, чтобы чинно сопровождать врага после того, как народ собственной дубиной укажет путь животному обратно в стойло. Следует философский вопрос – а на кой хрен тогда содержать такую армию во главе с полководцами, что, постигая волю проведения, прозревают высшими законами терпения?

Можно и другую метафору подогнать. Представьте себе, к вам в жилище ввалилась агрессивная образина. И предварительно избив вас, приступила к грабежу вашего хозяйства. Придя в себя, вы обнаруживаете, что ежели собраться с духом, подкрепив его дрыном, то можно учинить отпор злодею. Но по толстовской высокохудожественной логике надо, утерев юшку под носом, закрыть очи (может, даже расслабиться, уж коль насилие неминуемо) и ждать, когда злодей награбится от пуза. А потом для пущей убедительности осквернит вашу мирную обитель, нагадив на пороге, и, утомившись, уберется восвояси. А вы будете тащиться следом и лишь корчить решительную морду. Вот и блаженненький первородный непротивленец солдатик апшеронского полка Платон Каратаев молвил в тему: «Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадает».

Потом, уже глядя в глаза домашним, тоже познавшим насильника во всех ипостасях, надо подумать про пропаганду ваших героических умозаключений. Для чего привлечь литераторов, склонных к переливам мысли – как простое и ясное замутить до полной утраты любого смысла.

А те как два пальца против ветра изгваздают простое чувство народа, жаждущего отмщения, в «наслованиях» своих теорий. И если вы не можете постичь мыслятину великого, значит, не доросли до неё или от рождения вам не дано хлебнуть из источника его мудрости.


И такой момент. По подсчётам историка В.О. Ключевского, великорусская народность в период своего формирования за 234 года (1228-1462 гг.) вынесла 160 внешних войн! И если бы русские и их начальные люди руководствовались толстовским девизом «терпение и время», то и терпеть скоро некому было бы, и время остановилось бы для нарождающейся русской цивилизации. Русские пополнили бы кладбище исчезнувших с лица земли народов.

Ещё одно откровение духовидца про военную тактику. «Бессмысленно было желание взять в плен императора (англичане не ведали толстовских озарений и взяли в плен Наполеона. - Авт.), королей герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил действия русских…». И далее: «… отрезывание Наполеона с армией было бессмысленным…», т.к. «военное слово отрезать не имеет ни какого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу - никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти…»

Надо, чтобы в военных академиях изучали новаторские мысли Толстого про то, что окружать и отрезать армии врага фундаментально бессмысленное занятие. А лучше вообще не воевать, а ждать, пока упырь сам почиет от жадности, как тот капустный паразит. Впрочем, здесь полемизировать с великим – значит впасть в то же юродство, что и господин Толстой.

Но Наполеон не соображал так глубоко про «бессмысленность желания» взять его в полон. Он-то, сермяжный, полагал, что захват станет катастрофой для дела всей его жизни, и приготовился к смерти, чтобы не лицезреть краха своей европейской империи.

Под Малоярославцем, когда Бонапарт ясно осознал, что плен для него самый вероятный итог, он приказал своему личному лекарю Ювану дать ему на всякий случай сильнодействующий яд и получил его во флаконе (он им воспользуется через полтора года в Фонтенбло, но к тому времени смертельное снадобье потеряет свою убойную силу). Корсиканец не подозревал, что на его стороне играет искусный воитель Михаил Илларионович, и он его не даст в обиду и ненавязчиво препроводит за Неман.

Плен или смерть Наполеона на просторах России делали ненужным кровопролитный поход русских армий в Европу в 1813-1814 гг. Ведь война должна заканчиваться там, откуда она начиналась, особенно в тех случаях, когда вы имеете дело с воинственным и беспокойным соседом, постоянно угрожающим вам войной.

Третье действо кутузовщины – изгнание Наполеона и потеря русскими собственной армии

Просидев бирюком в Москве чуть больше месяца, Наполеон, здраво поразмыслив, что ему не перекантоваться зимой в сожжённом городе, бросился в бега.

Начался всё ускоряющийся исход ошмётков «великой армии». В процессе движения по разорённой Смоленской дороге Бонапарт всячески избегал крупных сражений. Он уже не верил ни в свою звезду, ни в свою деморализованную ватагу. Однако все известные крупные стычки: под Малоярославцем, Смоленском, Красным происходили сугубо по личной инициативе кутузовских генералов – Беннигсена, Ермолова, Дохтурова.


Сам же Кутузов неистово противодействовал их желанию не выпустить Наполеона из России. Дело доходило до истерик у дедушки полководца. На одну из горячих просьб Ермолова «ускорить движение армии или город (речь идёт о боях у Малоярославца. - Авт.) впадёт во власть неприятеля», фельдмаршал-непротивленец харканул в лицо офицера-посланика. «Он с негодованием плюнул так близко к стоявшему против него посланнику, что тот достал из кармана платок, и замечено, что лицо его имело более в том надобности» – отмечает в своих «Записках» знаменитый генерал.

Надо сказать, Алексей Петрович в колоритных «Записках» ироничен до сарказма по отношению к Кутузову, величая его то «непреодолимым ратоборцем», то «Кутузовым-Смоленским». И оценка методов борьбы полководца Кутузова весьма уничижительна: «Чрез несколько дней пришла в окрестности Вильны главная наша армия. Ей назначен нужный отдых. Фельдмаршал покоился на пожатых лаврах, готовый продолжить бездействие».

Хитрый старик берёг армию во спасение России. Но берёг её по-людоедски. Кутузов привёл в Вильно предельно небоеспособные останки своего войска числом 27464 штыков и сабель. Т.е. за два месяца движения от села Тарутино до Вильно Михаил Илларионович угробил не менее 70 тысяч православных душ (он начал стратегическое преследование, имея 97112 войск). Причём только 12 тысяч списал на боевые потери. Конечно, потери Кутузова были ещё более ужасными, если учесть, что его войско постоянно пополнялось.

Кутузов противился всем инициативам своих генералов организовать Наполеону русский Аустерлиц – устроить по ходу движения безлошадных колон отступающих французов артиллерийскую засаду. А наиболее рьяных и авторитетных сторонников активных действий (Беннигсена и Барклая-де-Толли) «народный» полководец, нагло ошельмовав в глазах царя, удалил из армии.

Если бы не подошедшие к Березине с севера корпус Витгенштейна числом 34,5 тысячи человек и с юга корпус адмирала Чичагова (24,44 тысячи), то «спасителю» отечества не с кем было выпроваживать из гостей шаромыжников Бонапарта. У Наполеона количество воинов, способных взять наизготовку ружьишко, было около 35 тысяч, т.е. примерно столько же, что и у бережливого русского полководца.

Просто нелепы слова, приписываемые Кутузову о том, что русским нечего делать в Европе после изгнания Наполеона из России. Кочует из текста в текст известная байка: «Прости меня, Михаил Илларионович!» – «Я прощаю, государь, но Россия вам этого никогда не простит». Однако эти слова, якобы подслушанные одним из адъютантов Кутузова, являются стопроцентной легендой, запущенной в оборот обер-гофмейстером Иваном Толстым, внуком (по матери) Кутузова.


У «лживого» (увы, так император Александр I часто нарекал Кутузова в частной переписке, и было за что) царедворца в принципе не могло быть разногласий с царём по поводу европейской кампании. Если бы они были, то фельдмаршал мог подать в отставку – возраст и «заслуги» позволяли уклониться от участия в мероприятии. Однако Михаил Илларионович взял под козырёк возглавить русский поход в Европу и до последнего вздоха (умер он 28 апреля 1913 года в силезском городишке Бунцлау) готовил его, не жалея угасающих сил.

Советский культик Голенищева-Кутузова

В значительной степени культ Кутузова как спасителя отчества возник благодаря советской военной пропаганде. В царские времена Михаила Илларионовича не шибко жаловали. Даже после выхода в свет популярного романа «Война и мир», полного восхвалений мудрого старца, прозревшего «высшим смыслом совершающихся событий», к деятельности Голенищева-Кутузова и профессиональные военные, и историки относ