Спасти лейтенанта Филимонова

Батальон механизации, который входил в состав 37-й отдельной бригады железнодорожных войск, строивших БАМ, выполнял на своем участке ответственную задачу по отсыпке земляного полотна под будущую рельсовую трассу. В этом батальоне служил замполитом роты мой друг лейтенант Серега Филимонов. В те дни в его подразделение прибыло молодое пополнение. Солдаты приняли присягу и, как говорится, сразу в бой – в смысле на великую всесоюзную стройку!

Был среди них и призывник из Литвы. Фамилии его по прошествии многих лет не назову, но помню, что парень он был хороший, добросовестный и имел водительское удостоверение. Только вот по-русски почти не говорил. В первые же дни по прибытии в батальон доверили этому солдатику «КрАЗ» – мощный тяжелый грузовик-вездеход. И Филимонов на тех первых порах как начинающий политработник (он сам недавно окончил военно-политическое училище), дабы, как говорится, чего не случилось, подвизался ездить с этим «национальным кадром» старшим машины.

В один из дней сделали они пару ездок из карьера к месту отсыпки грунта. В пути Сергей заметил, что люфт рулевого колеса в «КрАЗе» его подопечного выше допустимой нормы.

– Ты вот что, – говорит он литовцу, – ездочку последнюю сделай, аккуратно только, ладно? И машину – в батальон на ремонт. А я сбегаю на обед и подойду в автопарк, помогу.

Притормозили по пути возле сборно-щитового барака (таковые вдоль всего БАМа стояли), в котором Сергей жил. Он спрыгнул с подножки высокой кабины, хотел забрать китель, который снял, потому что было жарко, но, махнув рукой – все равно скоро к машине возвращаться, – пошел вкушать первое-второе-третье. Не успел покончить с борщом, как прибегает посыльный:


– Товарищ лейтенант, наш «КрАЗ» перевернулся!

– Какой? – замполит похолодел.

– Тот, в котором вы старший.

Филимонов бросает обед, выбегает на дорогу, ловит попутку и мчится к месту ЧП. Хорошо, хоть недалеко все произошло – примерно в полутора километрах от дислокации батальона.

Подъезжает и видит такую картину: лежит огромный перевернутый «КрАЗ», рядом с ним ни жив ни мертв стоит водитель-литовец, и человек десять солдат лопатами шустро раскидывают кучу высыпавшегося грунта, предназначавшегося для насыпи. Руководит ими начальник автослужбы бригады подполковник Ким.

Ким по национальности кореец. Было у него какое-то корейское имя, но все, как тогда в войсках водилось, звали его на русский лад Александром Ивановичем. По-русски этот Ким разговаривал чуть лучше перевернувшегося на «КрАЗе» новобранца-литовца.

На место ДТП начавтослужбы приехал первым. Увидел лежащую вверх колесами многотонную махину и лейтенантский китель, присыпанный землей, – он выпал из кабины в момент аварии.
– Кто? – спрашивает Ким у литовца, показывая на китель.

– Лейтенант Филимонов, – машинально доложил солдат, который был в ступоре после случившегося, ибо осознание того, что он не только жив, но и невредим после кульбита «КрАЗа», к нему еще не пришло; впрочем, похоже, смысла столь многосмысленного вопроса и кто другой не понял бы.


Ким ретиво стал останавливать проходящие машины и мобилизовывать солдат-водителей на спасение лейтенанта Филимонова. Так в считанные минуты и собрал с десяток человек, благо, машины сновали постоянно, а лопат под руками хватало.

Филимонов прислушался: без акцента звучал только мат, а все остальное – примерно так:

– Быстрее … твою мать! Задохнется на …! Еще быстрее ...ядь!

Сергей подходит и задает вопрос:

– Кого спасаем, товарищ подполковник?

Кореец не оборачиваясь отмахивается:

– Не мешай, не до тебя!

Однако у Филимонова свое на уме, он думает, что молодой водитель подсадил попутчика, и повторяет вопрос.

– Что – кого?! – раздраженно рыкает Ким и, показывая на лейтенантский китель, поясняет: – Лейтенанта Филимонова!

У замполита отлегло от сердца.

– А я тогда кто? – спрашивает он у начальника автослужбы.


Тот наконец соизволил повернуться в его сторону. Внимательно смотрит:
– Ну, и кто ты?

– Замполит роты лейтенант Филимонов, – приложил офицер руку к козырьку фуражки.

Надо было видеть лицо подполковника. Его узкие глаза сузились до максимума. Оглядев Сергея с головы до ног, Ким плюнул и произнес короткую фразу:
– Ты х...ло, а не лейтенант Филимонов!

Потом обратился к солдатам, махавшим лопатами:
– Кончай копать! Его уже спасли!

Повернулся и молча зашагал к машине ВАИ, на которой приехал.

А Серега поднял свой новенький китель и сокрушенно посмотрел на незадачливого водителя-литовца:

– Что, боец, починили руль? – резко встряхнул извлеченной из-под земли вещью: китель надо было стирать, погоны на нем менять. Глянул на кучу грунта: пожалуй, сам он не спасся бы, окажись под ней.

В Минск!

А эту историю рассказал мне отставной прапорщик, который в 1980-е служил в Министерстве обороны СССР водителем – возил одного генерал-лейтенанта, назначенного на высокую должность. Служба была не особо пыльная, но ответственная: вызвать могли в любое время суток и приказать ехать куда угодно. Поэтому у прапорщика всегда был наготове «тревожный» чемоданчик: зубная щетка там, смена белья, фонарик и все такое. Так и произошло в один из многочисленных советских праздников. Время уже клонилось к полуночи, когда прапорщика вызвали к дому шефа.


Подъехал. Сидит ждет. Тут смотрит: из подъезда выходит его начальник со своим приятелем, тоже генералом. Оба в военной форме и пьяные в дымину. Один еще бутылкой размахивает, из которой почата половина, а другой сжимает в кулаке стакан. Садятся на заднее сиденье, о чем-то говорят, звякают горлышком бутылки о край стакана.

Ситуация, конечно, та еще, но водительское дело маленькое.

– Куда едем, товарищ генерал-лейтенант?

– В Минск! Да побыстрей давай, время не терпит!

«В Минск так в Минск, – думает прапорщик, – не впервой подобные вводные». Прикинул: туда километров под 700, бак полный и в багажнике еще две полные канистры – должно хватить, хотя, наверное, в Вязьме или Смоленске стоит на всякий случай подзаправиться.

В зеркальце заднего вида, что в кабине, видит: генералы продолжают отмечать праздник – один из стакана, другой из горла, разговаривают о службе (как известно, это четкий признак отменной «датости»), а потом, похоже, их укачало под мерное урчание мотора «Волги», и они неожиданно быстро заснули. Пустая бутылка перекатывалась внизу сидений у ног военачальников.
За ночь водитель благополучно довез их до столицы Белоруссии.

Проснувшись, высокопоставленные пассажиры с похмелья с удивлением начали осматривать из автомобильного окна неизвестные окрестности и переглядываться.

– Что за хрень! Где мы? – в унисон спросили они с недоумением у шофера.


– Как где? – удивился в ответ прапорщик. – В городе-герое Минске. Как и приказывали.
У обоих генералов отвисли челюсти.

– Как – в Минске?! Мы же тебя просили отвезти нас в ресторан «Минск»! – обретя через минуту дар речи, вымолвили они. – А ты нас куда привез?!

Прапорщик промолчал: не убеждать же генералов, что про ресторан никто из них ему даже не намекнул.

– У нас же через полтора часа в Москве совещание в Генштабе! – обреченно обронил один из них.

Похоже, похмелье их обоих улетучилось и без чарки, и без рассола. Из «дурацкого положения» решили выпутаться так: ехать в штаб Белорусского военного округа и оттуда позвонить в Москву адъютантам: так, мол, и так, кто будет спрашивать, говорить, что организовали внезапную послепраздничную проверку округа, в который и отбыли, в данный момент находимся непосредственно на месте.

Окружной штаб, конечно, сперва поставили на уши, а потом… Потом «проверка» вылилась в сауну, охоту и прочие сопутствующие этому развлекательные мероприятия для высоких чинов. Генштабовские проверяльщики весьма увлеклись: через три дня раздался звонок из Минобороны, в котором «потеряли» двух отнюдь не последних генералов и теперь ждут найденышей на ковер. Назад эта пара ехала, уже ничем не звякая и не плеская, и все больше молчала.


Как "сукин сын" Тараса Бульбы от страха умер

Как-то в один из отдаленных гарнизонов (в дыру) заехал какой-то провинциальный театр с бессмертной пьесой «Тарас Бульба». Замполит части собрал в клубе солдат, предупредив, чтобы они аплодировали артистам во всю силу ладоней, тем более что постановка весьма патриотическая и по-современному актуальная. Многие из зрителей о Николае Васильевиче Гоголе если и слышали, то не читали, а если и проходили в школе «Тараса Бульбу», то, о чем эта вещь, напрочь забыли.

По ходу развития действия, когда старый казак снимает с плеча ружье и произносит свои известные слова: «Я тебя породил, я тебя и убью!» – один из служителей Мельпомены должен был произвести за кулисами холостой выстрел из стартового пистолета. Однако в ответственный момент, когда дуло уже было направлено на артиста, игравшего младшего сына Андрия, который, по Гоголю, предал все и вся, выстрела не прозвучало: то ли осечка произошла, то ли работник театра прозевал ту секунду.

И тут артист, что выступал в роли Тараса Бульбы, отставил оружие в сторону, выхватил из ножен саблю и произнес, обращаясь к залу:
– Да на такого гада и пули жалко!

И только сделал замах клинком, как за кулисами прогремел выстрел из стартового пистолета. Растерянный Андрий постоял еще секунд тридцать, что-то сообразил и опустился на пол, изображая мертвого. А Тарас Бульба засунул саблю в ножны, подошел к убитому, пощупал пульс и, обращаясь к замершей солдатской аудитории (сидели б знатоки литературы – покатились бы со смеху!), произнес:

– Вот сукин сын какой – от страха умер!


Зал, впечатленный столь бесподобной патриотической сценой, в которой, несмотря на то что ружье не стрельнуло, а сабля не рубанула, случилось-таки наказание зла, разразился бурными аплодисментами. А в это время Николай Васильевич Гоголь, наверное, переворачивался в гробу.