Вера Васильева: «Андрей Миронов был постоянно в кого-то влюблен»

«Если она вам понравится, покажите большой палец. Если не понравится, сидите себе спокойно», — напутствовал Миронов моего мужа, когда они садились в машину. Увидев хорошенькую Катю Градову, муж сразу показал большой палец Андрею», — рассказывает актриса Вера Васильева, много лет дружившая с Андреем Мироновым.

Актриса Вера Васильева служит в Театре сатиры уже 65 лет. Она помнит, как в 1962 году туда пришел выпускник театрального училища Андрей Миронов — жаждущий ролей, молодой, постоянно влюбляющийся… На глазах у Веры Кузьминичны Миронов взрослел, обретал славу, женился и разочаровывался. Актриса делится воспоминаниями об актере.

«Появление Андрея у нас в театре стало большим событием — правда, совсем не в том смысле, как теперь можно было бы подумать. Все говорили: «К нам пришел способный сын Мироновой и Менакера». Именно сын! В своем первом спектакле Андрей играл симпатично, не более того. Если бы тогда сказали, что этот актер станет легендой, никто б не поверил!


Андрюша очень быстро сблизился с моим мужем (актером Владимиром Ушаковым. — Прим. ред.) — их разместили в одной гримерке. Им друг с другом повезло, потому что оба были очень аккуратными. А иному соседу Миронов мог и демонстративно выставить в коридор его грязные туфли, намекая, что их надо почистить… Его обычная вежливость куда-то исчезала, когда Андрей сталкивался с проявлениями беспорядка или безграмотности. Ему трудно было работать, например, с Нонной Мордюковой — он вечно поправлял ее речь, не мог снести неправильных ударений. И, думаю, имел на это право. Эрудиция Андрея потрясала. Кажется, он разбирался в джазовой музыке всего мира. Одним из первых узнавал о литературных новинках. Умел и любил элегантно одеваться. Слушал иностранное радио и в совершенстве знал английский. И еще его отличало то, что он был очень хорошо воспитан. В нашем таком «советском» окружении он выглядел единственным «западным» человеком. Этого всего не было ни у Володи, ни у меня. У нас ведь родители очень простые люди. И Андрюша казался нам каким-то чудом. Мы смотрели на него с восхищением, хотя и были существенно старше его.

Помню, как я впервые увидела Андрея — он показался мне таким барчуком: ухоженный, очень чистенький, полноватый, совсем юный — его внешность тогда еще до конца не оформилась. Но обаятельный. И сразу видно — благополучный. Он был совсем другим, чем мы, чье детство пришлось на 20-е годы. Миронов имел смелость многого желать и был очень уверен в себе. Он ведь сразу стал получать роли и просто, вероятно, не задумывался о том, что их может и не быть. Например, Анатолий Папанов, ставший впоследствии партнером Миронова в кино, много лет ждал ролей. Но Плучек был просто очарован Андреем, поверил в его талант. Ему был нужен такой актер, чтобы развивать театр. Наш главный режиссер вообще любил «свежую кровь»: практически одновременно с Мироновым к нам пришли Спартак Мишулин, Саша Белявский — и всем сразу нашлась работа. Но к Андрею было уж совсем особое отношение. Плучек ввел его в свой дом, приглашал на ужины, они подолгу беседовали. И супруга Валентина Николаевича, что немаловажно, относилась к Миронову очень нежно, влюбленно. Конечно, находились люди, которых это раздражало. Но у Андрея была одна счастливая черта — не замечать никаких интриг. Он их просто не понимал!



Подружился Миронов и с Александром Ширвиндтом — полюбил его за веселый цинизм и остроумие и за умение дружить. Бывало, в компании только и смотрит на Шуру, как тот пошутит, что скажет. К моему мужу, который очень нежно относился к Андрею, Миронов проникся большим доверием. Ему он мог рассказать, что на душе. Бывало, приходит Володя из театра и говорит: «Ой, Андрюшка опять влюбился! Так влюбился, просто с ума сходит!» Миронов ведь постоянно был в кого-то влюблен. Иногда на неделю, на день, но очень сильно! Его натура — вечный юноша. Он всегда должен был быть чем-то озарен! Ролью или любовью. И даже не обязательно, чтобы в него были влюблены в ответ, главное — чтобы он сам пылал. Недаром, когда его не стало, многие женщины, которые когда-либо с ним работали, говорили, что Миронов ими интересовался. Такое он оставлял впечатление. А ведь до романа дело доходило далеко не каждый раз.




Андрюша вспыхивал и гас. Да, он любил ухаживать, был галантен, часто целовал дамам руки… С чувством, долго… Прикоснется губами — и в глаза посмотрит, нежно так. А потом опять к руке припадает. За хорошие манеры его особенно любили актрисы старшего возраста. Бывало, идет какая-нибудь пожилая дама по театру, а он подбежит и так почтительно, влюбленно: «Здравствуйте, Маргарита Юрьевна!» Многих это подкупало. У него была великая способность восхищаться женщинами.

Андрей и ко мне относился с большим вниманием. При том что я не могла воспринимать Андрюшу иначе как милого мальчика, ведь он моложе меня на 16 лет. Но я чувствовала на себе мощную силу этого солнечного обаяния. Помню, ехали мы всей труппой в поезде куда-то на гастроли. Как обычно, было весело, мы ведь все молодые! Кто-то песни поет под гитару, где-то водочку распивают, все перемешались по чужим купе. И так получилось, что мы остались в одном купе с Андрюшей. В какой-то момент он взял мою руку и начал с жаром ее целовать. И тут в купе зашел мой муж и явно переоценил ситуацию. Взял Андрея за грудки: «Ну-ка, пойдем поговорим!» Бедный Андрюша быстро-быстро затараторил: «Владимир Петрович, я ведь вас очень уважаю!.. И Веру Кузьминичну я очень уважаю!..» Ну просто мальчишка растерявшийся! А муж-то у меня был здоровенный… Они вышли, я сижу, боюсь, что же сейчас будет… Но через какое-то время открывается дверь, и Володя с Андреем входят обнявшись. Недоразумение, видимо, разъяснилось. С тех пор Миронов с моим мужем подружились еще крепче.


Высшая степень симпатии у Миронова выражалась в том, что он говорил: «Я вас познакомлю со своими родителями!» Это был самый большой подарок, который он мог сделать людям. И вот нам с Володей выпала такая честь — нас пригласили к Мироновым. Надо сказать, их квартира была довольно тесной, двухкомнатной… Но при этом по тем временам очень красивой и богатой. Например, Мария Владимировна уже в те годы коллекционировала фарфор, в шкафах и на полках повсюду стояла красивая посуда. Тогда это было редкостью. Помню, мы пришли к ним на празднование Пасхи. Народу набилось безумно много, наверное, человек сто! И что ни гость — знаменитость. Сидели кто где. Драматург Ласкин, к примеру, при своем немалом росте ухитрился как-то расположиться на шкафу. И все отчаянно веселились: анекдоты, истории, хохот бесконечный… А Андрюша все время посматривал на нас с Володей: как мы на все это реагируем? Видно было, что он страшно гордится своими родителями, особенно Марией Владимировной.

Я потом много раз замечала — Андрей и обожает мать, и немного побаивается ее. Он мог позвонить матери из театра, чтобы просто сообщить: «Я на репетиции». А после своих спектаклей он всегда дарил ей цветы. Она была для него эталоном женщины. То, как она следила за собой, как она вела дом, как блистала в обществе — все это вызывало в Андрее восхищение, и жену себе он искал по образу и подобию Марии Владимировны.

ЖЕНИЛСЯ НА ОДНИХ, СТРАСТЕЙ ИСКАЛ У ДРУГИХ

Однажды Андрюша сказал Володе: «Владимир Петрович, я вас сейчас с одной девушкой познакомлю! Мне нужен ваш совет, жениться или нет. Мы поедем на машине. Вы будете сидеть сзади. Если она вам понравится, то вы покажите большой палец. А если не понравится, сидите себе спокойно». Этой девушкой оказалась актриса нашего театра, из новеньких — Катя Градова. Она незадолго до этого перешла к нам из Театра Маяковского, и толком узнать ее мы еще не успели. Володя потом рассказывал: «Посмотрел я на нее — такая она хорошенькая, такая потрясающая! Так что не успели мы тронуться, как я уже показываю Андрею большой палец. А тот — тут же останавливает машину и говорит: «Владимир Петрович, вы, кажется, хотели здесь выйти?» И высадил меня, чтоб остаться с Катей наедине».



Что характерно, у Андрея уже тогда был собственный автомобиль — «Москвич». С его покупкой вышла интересная история, которую я слышала от близких друзей. Собственных денег у Миронова было недостаточно: в театре платили немного, а в кино Андрей еще не успел развернуться. Но он страстно мечтал о машине и часто об этом Володе говорил. Как, видимо, и родителям. Но те не склонны были его так баловать. В конце концов Менакер сказал, что если Андрею так уж не терпится, то он может занять недостающую сумму у одного знакомого — но с тем, чтобы сын выплачивал долг сам. Так Андрей и поступил. И несколько лет выплачивал долг. Лишь много позже выяснилось, что деньги тому приятелю дал сам Менакер. Все это было нужно для того, чтобы Андрей чувствовал ответственность и учился зарабатывать сам.



Что касается Кати Градовой, Андрей вскоре действительно на ней женился. В нашем театре было в то время много молодых актрис, но Катя отличалась от всех других. У нее уже в «Маяковке» были и роли, и успех. При этом она была серьезной девушкой, лишенной звездной болезни. К тому же с принципами, за что и поплатилась. Очень уважаю Плучека, но у него был такой грех — он приударял за актрисами и иногда исходя из своей симпатии давал или не давал им работу. В театре говорили, что Катя ему отказала — и тут же была снята с роли Софьи в «Горе от ума», ее заменили на Таню Ицыкович (сейчас она Васильева). Я понимала Катю лучше, чем кто бы то ни было, — я ведь и сама пережила схожую ситуацию. С той только разницей, что мне отомстил таким образом другой режиссер — Пырьев. После выхода картины «Сказание о земле Сибирской» мы собрали все возможные премии и почести. Везде проехали с выступлениями, встречами. Я получила Сталинскую премию. Вот на это Пырьев и указал, заметив: «Пора тебе меня отблагодарить». И назначил встречу в гостинице. Я, ничего не подозревая, пошла. Помню, Иван Александрович сидит на стуле и говорит: «Ну? Будешь меня благодарить?» Я отвечаю: «Огромное вам спасибо!» А он: «Не так благодарят! Иди сюда!» Словом, произошла некрасивая сцена… С трудом вырвавшись, я побежала к двери и услышала вслед: «Ты больше никогда не будешь сниматься в кино!» Надо сказать, что я не таила зла на Пырьева. Что ни говори, именно он подарил мне успех в кино. А побывав в схожих обстоятельствах, я в общих чертах понимала, что чувствовала Градова.

ГОЛУБКИНА НА МНОГОЕ ЗАКРЫВАЛА ГЛАЗА





При всех своих достоинствах, для того, чтобы посвятить себя дому так же, как мама Андрея, Катя Градова, вероятно, была слишком молода и слишком хотела сниматься. Как раз в этот период, после выхода фильма о Штирлице, у нее было много предложений от режиссеров. Нет, она не была какой-нибудь вертихвосткой. Просто ей хотелось успеха, веселья и чтобы непременно было много знаменитых гостей... День за днем вести хозяйство, поддерживать в идеальном порядке дом — это, вероятно, ей не подходило. И Андрей сетовал: «Я женился на женщине, а в итоге стал мужем кинозвезды». Словом, он довольно быстро понял, что настоящей семьи — той, о которой он мечтал и которая была у его родителей, не получилось. Вероятно, поэтому они и расстались.

И только с Ларисой Голубкиной, на мой взгляд, он нашел то, что искал. Он очень ценил уклад их жизни и был благодарен Ларисе, чувствовались их добрые отношения. Возможно, она напоминала ему маму. Я, конечно, не была настолько близка с Андреем, чтобы об этом судить. Но интуитивно чувствовала: ему нужна была женщина, которая разделит с ним всю его жизнь и даже посмотрит снисходительно на его увлечения. Женщина-друг… Голубкина на многое закрывала глаза. Андрей ведь мог просто взять и пропасть из дома. Не очень надолго, но все-таки. Они вместе с Володей и Ширвиндтом ездили к Андрею на дачу, когда там не было Марии Владимировны, мужской компанией. Лариса держалась молодцом. Она прекрасно понимала, как много в Миронове мальчишеского. И даже когда он влюблялся, она не подавала виду, что тревожится. Знала, что его хватит на день-два, а потом Андрей остынет и забудет.

В Татьяну Егорову он действительно был сильно влюблен. Она относилась к тому типу женщин, который Достоевский описал в образе Настасьи Филипповны. Миронова к таким тянуло, хотя женился он совсем на других. Его захватывали страсти — так чтобы и поревновать, и повыяснять отношения, и дать пощечину. И Татьяна умело в нем это подогревала. Помню, как она несколько раз подряд проделывала один и тот же трюк на наших театральных застольях: вдруг исчезала куда-то. Андрей бросался ее искать, спрашивал у всех: «А где Таня? Вы ее не видели?» — «А Таня ушла с таким-то». И Андрей злился, сходил с ума. Потом они бурно мирились... Егорова держала его в постоянном беспокойстве, и это срабатывало.


«ЭТО ПРОВАЛ! МЕНЯ СНИМУТ!»

И все-таки работа у Андрея была всегда на первом месте. Ведь при том, что он, по всеобщему признанию, был счастливчик, к настоящему успеху Миронов пришел совсем не легко. Конечно, у него были хорошие задатки благодаря воспитанию и наследственности, но их ведь нужно было развивать. От природы у Андрея был не очень хороший слух, но он мог день и ночь репетировать несколько дней подряд, чтобы исполнить какую-то «милую песенку». Если Миронов ставил себе цель научиться — обязательно справлялся. Когда я об этом вспоминаю, даже не верится, что этот человек в итоге стал исполнителем, настоящим поющим актером. Потом к пению добавлялся танец — и все смотрелось очень изящно и легко, как будто Миронов всю жизнь только и делал, что порхал по сцене. Но ему и танцевать приходилось учиться день за днем, при этом ему плохо давались па, которым пытались обучить его мастера.

Он выдумывал какие-то свои собственные движения, и вот это смотрелось хорошо! Да что там, любой монолог Андрей репетировал подолгу, чтобы потом произнести его «на одном дыхании». Вечно режиссеры с ним мучились. Миронов задавал бесконечные вопросы: «А зачем я это говорю?», «Почему я сейчас подошел к окну?». Помню, когда мы отдыхали в Сочи, я наблюдала, как он стоит на балконе и проговаривает монолог — так, будто он сейчас на сцене: жестикулирует, дает интонации. Целью было — чтобы потом все смотрелось легко... Это слово очень подходит к Андрею. Ну а то, что за этим «легко» стоят постоянные мучения, усилия, терзания, сомнения, — мало кто понимал. И почти перед каждой премьерой — даже когда Андрей уже стал известным и опытным артистом — он впадал в панику: «Это провал! Меня снимут!»

ВРАЧИ НАСТАИВАЛИ, ЧТОБЫ МИРОНОВ СБАВИЛ ТЕМП

О том, что Андрей мучительно страдает фурункулезом, знали все. Муж, поскольку был с Мироновым в одной грим-уборной, видел, как он меняет рубашки, замывает пятнышки крови, сам старательно опрыскивается одеколоном… Миронов при этом вечно чувствовал себя неловко, извинялся, а за что? В восьмидесятые начались проблемы более серьезные. Андрея лечил наш друг — нейрохирург, который постоянно делал ему переливание крови. И вот уже прозвучал диагноз «аневризма» и врачи все настоятельнее советовали сбавить темпы. Операцию в те годы делать было слишком рискованно — после нее могло уже вообще ничего не быть. И Андрей принял другое решение — операцию не делать, темп не сбавлять, а, наоборот, увеличить.

Те годы были для него очень насыщенными. Миронова хотели везде — в театре, в кино, на телевидении. А нужно еще было следить за своей формой, посвящать время спорту. У Андрея появилась уже возможность выезжать за границу, привозить оттуда какие-то вещи, даже шикарную машину — он во всем этом чувствовал себя как рыба в воде. Гениально отыграть спектакль, потом побежать в какое-то модное место, в компанию, там блеснуть, очаровать публику... Все это упоительно, но требует хорошего здоровья. А его-то у Андрея и не было.

Время шло, он становился все старше. Миронов стал уставать от однотипных ролей. Он мечтал о режиссуре и поставил спектакль «Тени», в котором была занята и я. Спектакль имел сложную судьбу, и роль Клаверова, которую нельзя назвать положительной, была принята не всеми зрителями.


Андрей очень переживал по этому поводу. С другой стороны, Плучек ревниво отнесся к режиссерскому опыту Андрея. Ведь все режиссеры терпеть не могут, когда актеры лезут в их дело. Раньше-то Плучек только и думал, как бы Андрюше дать новую роль, а теперь все изменилось... Это было больно для них обоих. Словом, период Андрей переживал нелегкий.

Вспоминая Андрея в его последний год жизни, я ощущаю — внутренне он был все более и более одинок. У каждого свой Андрей Миронов в памяти. Мой Миронов — одинокий, не до конца раскрытый, не до конца счастливый… Но если смотреть на него не с моего места, а из зрительного зала — не было человека легче, воздушнее…»