Подруга Гурченко: «Муж Люсю страшно ревновал, однажды даже выстрелил в нее»

«Муж Люсю страшно ревновал. Стоило ей на кого-то слишком ласково посмотреть — как он принимался метать в нее стулья. А однажды даже выстрелил в Люсю из ружья», — рассказывает подруга Гурченко, актриса Инна Выходцева.

Люсе нравился мой жених, а впоследствии муж — Лев Поляков. И она попробовала Леву у меня увести. Он мне сам передал ее слова: «Лева, ну что ты выбрал эту зачуху?» Я Люсю потом прямо спросила: «Подруга, ты правда говорила такое про меня?» — «Да, говорила». Ну ладно, думаю, хорошо, что хоть не врет. Да и на «зачуху» я не обиделась.

Во-первых, Райзману, у которого я училась во ВГИКе и которого боготворила, нужны были именно такие «зачухи» — для правды жизни.

А во-вторых, по сравнению с Люсей «зачухами» и серыми мышками были все. В студенческие годы Гурченко выглядела как картинка: «тростиночка» в ярком платьице с пояском вокруг осиной талии, с лукавым взглядом — великая кокетка, она знала, что неотразима!





Да вот только моему Леве нужна была именно я, и никто другой. Он же из редкой породы однолюбов. А к Люсе он отнесся как к младшей сестренке. Гурченко поражение вынесла достойно — отряхнулась и дальше пошла, без обид, без желания отомстить. К тому же, у Люси быстро появился кавалер — Юра Дедович, сокурсник, который был страстно в нее влюблен.

Во ВГИКе была военная кафедра, и Юру, и моего Леву вместе с другими юношами-студентами ВГИКа отправили в город Ковров на военные сборы. Люся прибежала ко мне: «Инка, поехали к ребятам!» — «Поехали». Поезд отправлялся в час ночи, а в половине пятого уже прибывал в Ковров. Денег не было, и мы взяли билеты в общий вагон.

Вырядились, как две куклы, — это все Люся постаралась. Она сшила себе белую юбку, а мне — белое платье. Шила, как всегда, на руках — машинку Гурченко никогда не признавала. И вот зашли мы с ней в вагон, две влюбленные дуры в белом, а там рабочие едут, колхозники, смотрят на нас как на сумасшедших. Поезд тронулся, спать безумно хочется, а нельзя: боимся проехать, ведь проводники тогда не будили.


Старушка, расположившаяся по соседству, говорит: «Ладно, девки, спите, скажу я вам, когда приедем в ваш Ковров». Опасаясь за платья, мы с Люськой не решились лезть наверх. Привалились друг к дружке и сидя спали, пока тетя нас не разбудила. И вот мы, заспанные, вываливаемся из вагона. Спрашиваем какого-то мужика на станции: «Как проехать до военных лагерей под Ковровом?»

А он как заорет: «Вы вообще кто? Почему интересуетесь лагерями?» Мы — давай бежать. Обратились к дежурной по станции, показали студенческие билеты, сказали, что мы из ВГИКа, едем навестить наших ребят на сборах. Мол, они заболели и нам поручили привезти им продуктов. И показываем на свои сумки: в каждой по батону колбасы и черного хлеба (это мальчишки нам сказали: «Без колбасы не приезжайте»). Дежурная помогла нам поймать попутку. Грузовую. Люся заняла относительно чистое место рядом с шофером, а мне пришлось лезть в кузов и трястись там 10 километров, сидя на мешке с картошкой.

Приехали. Видим — деревянная будка в лесу и солдатик с ружьем. Мы — к нему. Опять показали студенческие билеты, рассказали, что приехали навестить Полякова и Дедовича, студентов актерского факультета ВГИКа. А солдатик говорит: «Ничего у вас не выйдет, сегодня они присягу принимают». И тут мы с Люськой, уставшие, голодные, стали реветь!

Солдатик перепугался: «Ну чего вы ревете? Идите командиру звоните». Он набрал номер, и мы стали командиру этому врать с три короба, что мы приехали по заданию ВГИКа, нас послал ректор и мы должны Дедовичу и Полякову передать важное письмо. В общем, командир смилостивился, отпустил ребят к нам на полчаса. Юра и мой Лева совершенно обалдели, когда увидели нас. А времени-то всего полчаса!



Мы отправились в лес и разошлись там по разным кустам. Ночью, видимо, прошел дождь, и кусты были влажные. И когда мы с Люсей, распрощавшись с ребятами, вышли на дорогу и посмотрели друг на друга, начали хохотать. Уезжали девочки-снежинки, а возвращаемся грязными мокрыми курицами. Люська ругается: «А Юрка-то мой оказался какой мерзавец! Я к нему в такую даль притащилась, и чем, ты думаешь, мы занимались? Он все полчаса жрал колбасу!» Я говорю: «Ну, мой Лева вообще-то тоже. Да я и сама ела — проголодалась же в пути. Так, с колбасой во рту, и целовались»...



Когда наши ребята вернулись, мы с Левой поженились. А Люся своему Юре дала от ворот поворот. Дедович страдал страшно, к нам с Левой приходил жаловаться, выпивал... Но Люсе было не до него: у нее на горизонте как раз появился Вася Ордынский. В институте пошли сплетни, что Люся выбрала его из-за московской прописки. Но я не верю, что у Гурченко могли быть такие приземленные соображения.

Вася Ордынский — видный парень, режиссер, Люся просто влюбилась! Познакомил их с Васей Сергей Аполлинариевич Герасимов. У него в мастерской было такое правило: как только он набирал актерский курс, студенты с режиссерского факультета обязательно приходили знакомиться. На тот просмотр Сергей Аполлинариевич пригласил Кулиджанова, Ростоцкого и Ордынского. И Вася сразу заметил Люсю. Буквально через пару месяцев она вышла за Ордынского замуж, съехав из общежития...



ЛЮСЯ ЗАБЫВАЕТ ОТДАТЬ РУКАВА ОТ ПЛАТЬЯ, А ВЫСОЦКИЙ — ДВЕ ГИТАРЫ

Мы, иногородние студенты ВГИКа, жили по разным общежитиям. Наше располагалось в Зачатьевском монастыре. Как сейчас вижу: маленький коридор, и две двери — одна ведет к девушкам, другая — к ребятам. Еще было общежитие в Мамонтовке, там жили Коля Рыбников и Леонид Гайдай.

Помню, я ездила туда членские взносы собирать, по десять копеек. А Гайдай, завидев меня, говорил: «Нет, я не дам. Ты у нас шахтерка, богатая, вот и заплати за меня». Я действительно родилась в семье шахтера в Донецке, и мой папа, с 14 лет работая в шахте, дослужился до заместителя министра угольной промышленности. А Люся, как и Наташа Фатеева, приехала из Харькова. Они поступили на курс к Герасимову, а я уже училась у Райзмана. У Гурченко был поначалу жуткий украинский акцент — она страшно «гакала» и «шокала». «Ты, конечно, очень талантливая, — говорил ей Герасимов. — Но если не избавишься от акцента, извини, я тебя отчислю». И Люся сутки напролет, как заведенная, твердила и твердила скороговорки. К окончанию первого курса «говорок» стал почти незаметен...

Одновременно с нами во ВГИКе учился и будущий знаменитый писатель и режиссер Василий Макарович Шукшин, а для нас просто Вася. Про него теперь часто рассказывают, что он был таким деревенским олухом. Но я с этим мнением не согласна. Те, кто так говорит, просто плохо Васю знали! Он был прекрасным актером и мастерски изображал деревенщину. На самом деле Шукшин был интеллигентом, учителем, обладал высокой внутренней культурой. Читал он больше всех нас, вместе взятых. И даже, в отличие от наших мальчиков, курил на кухне всегда в форточку — умел быть деликатным.

Вася был членом комсомольского бюро режиссерского факультета ВГИКа. Надо было видеть, как он проводил собрания — распекал подражателей Запада на чем свет стоит, камня на камне от них не оставлял. И повезло же Люсе Гурченко попасть под его горячую руку! Люся ведь во всем подражала Лолите Торрес — исполнительнице главной роли в культовом тогда фильме «Возраст любви». И Шукшин выступил с повесткой: «О подражании Люси Гурченко Лолите Торрес». Уж Вася Люсю пропесочивал, пропесочивал... Потом перешел на уговоры: «Ну зачем тебе сдалась эта Торрес? Ты пой лучше наши, русские песни». Но Гурченко заявила: «Что хочу петь, то и буду!» За это ей «поставили на вид», то есть сделали строгое предупреждение.


Любовь к западной музыке появилась у Люси еще в детстве, когда она с родителями жила в Харькове. Они ведь в оккупацию попали — о тех временах Люся не распространялась, но, мне кажется, она какие-то немецкие фильмы видела, пластинки слушала... Больше, чем нам довелось после войны. Во всяком случае, среди нас она считалась знатоком западной музыки. И когда Ренита и Юрий Григорьевы с их курса взялись ставить студенческий спектакль по рассказу Драйзера «Западня», на роль Имоджин позвали Гурченко. Роль была словно создана для нее, и Люся блистала! Там надо было много петь, играть на рояле, танцевать... Люся не просто играла — она великолепно импровизировала на темы Гершвина. Посмотреть на нее в этом спектакле собирался весь ВГИК.

Мальчишки обступали Гурченко, а она глазами сверкнет направо-налево — и давай петь... Тогда-то мы с ней и подружились. Мой Лева ведь тоже «болел» джазом, на этой почве мы все втроем и стали общаться.

Для роли Имоджин Люсе требовалось по-настоящему шикарное платье. А у Ренитки мама была кандидат в члены ЦК КПСС, председатель Комитета советских женщин Нина Васильевна Попова. Она даже при Сталине за границу ездила. И туалеты у нее имелись. Вот Ренита и принесла потихоньку Люсе мамино черное бархатное платье. Но Люся же не могла надеть что-то, не переделав по-своему! И она отрезала у этого платья рукава. Ренита потом потихоньку платье в гардероб вернула и подговорила свою няню (жила с ними такая баба Аня, за давностью лет ставшая настоящим членом семьи), чтобы та черное бархатное платье Нине Васильевне под любым предлогом не давала. А баба Аня ворчала, потому что Ренита и ее муж Юра, тоже студент ВГИКа, вечно наносили ущерб дому.

Помню, как баба Аня ворчала, когда показывали фильм «Место встречи изменить нельзя» и кто-то при ней похвалил Высоцкого: мол, здорово играет. «Да, здорово играет... Утащил у нас две гитары и теперь, видите ли, здорово играет! Куда там! Пусть сначала гитары вернет, а потом уж играет!» А Высоцкий действительно попросил у Юры сначала одну гитару на денек и не вернул, а через какое-то время другую... Гурченко баба Аня тоже порицала за испорченное платье. Но та реабилитировалась. Через семь лет вдруг приходит к ним в два часа ночи. Баба Аня еле-еле согласилась дверь открыть. А Люська с порога ей: «Вот, баба Аня, я принесла рукава». И отдала. Видимо, они затерялись, а тут она их нашла... К этому времени Люся уже не только институт окончила и прославилась в «Карнавальной ночи», но и успела пару раз развестись...


НА ЛЮСЕ ВСЕ ХОТЕЛИ ЖЕНИТЬСЯ СРАЗУ

С Васей Ордынским Люся прожила недолго. Ее надежды на их творческий тандем актрисы и режиссера не оправдались. Я знаю, что Вася очень хотел снимать ее в своем фильме «Человек родился». Но худсовет пробы Люси не утвердил — усмотрели в ее манере игры подражание Западу.



Ордынский бился за нее, но его одернули: «А жен вообще снимать нельзя!» Узнав, что роль отдали другой актрисе, Люся устроила Васе дикий скандал. Она так сильно с ним поругалась, что даже на время вернулась в общежитие. Но потом Ордынский вымолил прощение, предложив ей хотя бы озвучить ту самую роль. После Вася пробовал жену в свои картины, но ее по-прежнему не утверждали. А тут между Люсей и Ордынским еще встал и Боря Андроникашвили. Боря учился на сценарном, красавец, грузин, сын известного писателя Пильняка. Помню, Герасимов уговаривал Люсю: «Не бросай Васю, он страдает», на что она отвечала: «Но я не люблю его, Сергей Аполлинариевич». А вот Борю она полюбила. Настолько, что даже родила от него дочь, Машу, хотя до этого детей предпочитала не иметь.



Так уж воспитывала студенток жена Герасимова, педагог Тамара Федоровна Макарова. Опекала она нас, актрис, по-матерински, может быть, потому, что у них с Сергеем Аполлинариевичем своих детей не было. Всегда советовала, кому как надо причесываться, какие платья носить. Люсе Тамара Федоровна, например, говорила: «Брось ты эти рюши, оборочки! Не в них красота!» Ну а главное, она нас убеждала: «Никаких детей! У вас же фигура испортится — какая вы после этого актриса!»

Слава богу, ни я, ни Люся ее в итоге не послушали. Хотя за фигурой следить нас приучила именно Тамара Федоровна. Говорила: «Вы можете на обед съесть и первое, и второе, и третье. Но после обеда нужно полчаса простоять у стола, не двигаясь». И я, как солдат на часах, стояла... Ну а Люся поступала более радикально. Чтобы не испортить талию, она просто ничего не ела, а только клевала по чуть-чуть. Суп она не позволяла себе никогда. На обед — только кусок мяса, причем с кровью и без гарнира. Когда мы с Люсей много позже снимались в «Особо важном задании» в Воронеже и жили в одном номере, Люсина мама, тетя Леля, присылала нам котлеты. Помню, я умоляла: «Люся, ну съешь хоть одну, мы же вот-вот все сожрем, ничего не останется!» А она только сверкала глазами: «Застрелитесь вы с этими котлетами! Ешьте, а я к ним не притронусь!»

В общем, я удивилась, узнав, что Люся беременна и собирается рожать, наплевав на фигуру. Но моя подруга выглядела такой счастливой... Период ее жизни с Борей Андроникашвили был, наверное, единственным, когда мы с Гурченко почти совсем не общались — Люсе было не до того, ей хватало Бори. Мы снова встретились с ней уже после их развода. И Люся сказала: «Ты — счастливый человек, Инка. А меня предали». Она считала, что Боря ей изменяет... Думаю, после этого Люся долго никого не любила. Хотя у нее было множество романов.



Залечить разбитое Борей сердце Люсе помог актер Андрей Вертоградов. Он прекрасно играл на фортепиано, сам сочинял музыку и научил это делать Люсю. Думаю, она сошлась с ним, потому что он чем-то отдаленно напоминал Борю. Люся к нему тепло относилась, ей льстило, что Андрей высокого роста, импозантный, музыкально одаренный, творческий. Но Вертоградов тоже оказался ходок по бабам. И Люся его бросила без особых сожалений после двух лет гражданского брака.

Затем в ее жизни появился Саша Фадеев — приемный сын писателя Александра Фадеева. Правда, к тому времени, как Люся познакомилась с его сыном, Фадеев-старший давно застрелился. Зато Сашина мама, Ангелина Степанова, была жива-здорова и являлась ведущей актрисой МХАТа. Мне кажется, Гурченко надеялась, что та поможет ей попасть во МХАТ. Ну а насчет Сашки Люся говорила: «Я его не люблю, но что-то в нем есть». Вскоре они поженились и поселились в Сашиной шикарной квартире на улице Горького.

Помню длиннющий коридор, и где-то там, в самом конце — спальня Ангелины Иосифовны. И домработница непременно выдавала всем войлочные тапочки, как в музее, чтобы ничто не мешало Степановой отдыхать — ведь перед спектаклем она обычно спала. Мы с Люсей мышками прошмыгивали в их с Сашей комнату и закрывали дверь. Комната была совсем маленькая — там помещалась только кровать да сундук. На этом сундуке расстилалась клеенчатая скатерть, и мы там ели. Причем еду нам приносила на подносе домработница. Никогда не забуду клюквенный сок в хрустальных бокалах! А потом Саша нам говорил: «Девки, посидите», — а сам собирал посуду и шел мыть, тихо шелестя по паркету войлочными тапочками. Вот такая «царская жизнь» была у Люси в доме Фадеева.



Но хуже всего оказалось то, что Саша Люсю страшно ревновал. Стоило Гурченко на кого-то ласково посмотреть — как муж принимался метать в нее стулья. А однажды он в нее даже выстрелил! У Фадеева на стене висело ружье, и вот, по законам театра, оно выстрелило. Хорошо, что Саша был слишком пьян и промахнулся, не задев Люсю. Помню, как она показывала мне дырку в стене: «Смотри, что творит, сволочь!»

Во МХАТ Степанова ее, конечно, и не собиралась пристраивать. Она вообще Люсю невзлюбила и держала на положении бедной родственницы. Правда, после того, как Гурченко с Фадеевым развелись, Ангелина Иосифовна купила бывшей невестке двухкомнатную квартиру. И Люся принялась ее обставлять. Уж это она умела! У нее на кухне все время хотелось есть — так уютно выглядели красиво расставленные кастрюльки и гжельская посуда, которую Люся коллекционировала.

К огорчению Гурченко, ее дочь Маша, подрастая, не желала особенно заботиться о талии. Первое время Маша жила у бабушки с дедушкой в Харькове. А бабушка Леля была мастерица готовить! Люся на мать даже жаловалась: «Эта Леля столько жрет! Ну невозможно ее прокормить! Сколько денег им ни отправь — они все отнесут на рынок».

А когда Маше нужно было идти в первый класс, Люся ее забрала в Москву. Помню одну неприятную сцену... Приходит Машка из школы, Люся ей: «Показывай дневник». А там — двойка. И Гурченко этим дневником замахнулась на Машу, но я перехватила ее руку: «Люся, что ты, одумайся!»

РАСКЛАДУШКА ДЛЯ МУЖА, ПОСТЕЛЬ — ДЛЯ СОБАК



Иногда я, прожившая всю жизнь со своим Левой, удивлялась: зачем Люся столько раз выходит замуж? Но ей непросто было найти своего человека. При этом каждый новый мужчина норовил затащить ее в загс. Люся объясняла: «Не всегда получается отказаться. Хотя была бы моя воля — я бы ограничилась гражданскими браками». Гражданских браков у нее, кстати, тоже было немало — не имеет смысла даже все перечислять. Что уж говорить — мужчины Гурченко любили! Интересно, что она всех своих возлюбленных называла «папами».

Может, потому, что скучала по своему отцу, к которому была очень привязана. Ну или это у нее такая была харьковская манера... Но Люся и режиссеров, у которых снималась, тоже «папами» называла. И Михалкова, и Кончаловского... А они ее между собой — Козой. Говорили: «Ну что, Коза приехала на грим? Коза одета? Сейчас дубль с Козой...» Это с тех пор, как она снялась в роли Козы в фильме «Мама». На тех съемках Олег Попов, с которым Люся в паре каталась на коньках, неудачно наскочил на нее и сломал ей ногу. Люся еле восстановилась потом. Впрочем, жизнь научила ее снова и снова воскресать из пепла...





Из всех Люсиных мужей мне больше всего нравился Костя Купервейс — наверное, единственный, с кем она по-настоящему была счастлива. Видимо, судьба сжалилась над ней за все мытарства. Вот это была любовь! И наконец-то — абсолютно взаимная! Люся мне рассказывала, как они с Костей познакомились. Она приехала на пробы в Белоруссию и в вестибюле столкнулась с компанией музыкантов. С одним из них встретилась глазами и почувствовала, что пропала. Казалось бы, внешне Купервейс не представлял из себя ничего особенного, да и роста он небольшого. Но все это меркло перед его неотразимым обаянием! Я даже на себе иногда чувствовала этот Костин мужской «гипноз».

Словом, Люся влюбилась — мгновенно, с первого взгляда. А Костя, не теряя времени, говорит: «Вы не согласитесь выпить со мной чашечку кофе?» Разумеется, он Люсю узнал. Сам он работал тогда руководителем ансамбля Майи Кристалинской. Пока пили кофе, договорились встретиться вечером на концерте Майи. «На Кристалинскую не хочу, я на вас приду», — сказала Люся. Ну а после концерта она пригласила Костю к себе в номер на чай. И неожиданно для самой себя вдруг стала рассказывать ему всю свою жизнь. Купервейс молча сидел, слушал, а потом задал лишь один вопрос: «А можно я с вами останусь?» Люся ответила: «Да, папа».



Костя тогда был женат, у него росла маленькая дочка. Но ради Люси он задействовал все связи, чтобы быстренько оформить развод. Он делал для нее все! И, кстати, очень полюбил Машу, хотя и своего ребенка продолжал навещать. Когда Люся стала жить с Костей, казалось, это будет неразрывный тандем — как две руки. Они все делали вместе, слаженно. Помню, звоню я Люсе днем. И она говорит: «А мы с Костей еще лежим». В ее речи вообще часто стало звучать это: «Мы с Костей».

Купервейс делал для Люси невероятные концертные программы... Казалось бы, живи да радуйся! Мне кажется, первые проблемы между ними возникли из-за Люсиной тяги к вечной молодости. Ведь у Гурченко был пунктик — лицо без морщин. Как только появлялась хоть одна, она бежала к хирургу. Ее не вразумило даже то, что из-за своих вечных экспериментов с внешностью она практически потеряла волосы — сожгла их краской, после чего волосы никогда уже до конца не восстановились, как бы Люся их ни лечила, и ей приходилось постоянно носить парики — однажды она привезла себе из Америки целый чемодан париков... Но волосы — еще полбеды, а вот операции...



Мы палец порежем — и в плач, а Люся постоянно терпела изматывающую боль после очередной подтяжки. Костя ее уговаривал: «Ну зачем ты это делаешь? Брось!» Но она не слушала. В конце концов она и смеяться уже не могла как следует. Скажу ей: «Люся, помнишь нашу поездку в Ковров?» Сама хохочу, а Люся, не разжимая губ, странным голосом произносит: «Хы, хы».

Самое неприятное — что у нее от всего этого стал портиться характер, и без того от природы непростой. Помню, как в их с Костей спальне вдруг появилась раскладушка. Там, у Люси в ногах, спал Купервейс, а Люся делила свою широкую постель с собачкой. Костя мне даже жаловался: «Инна, я же мужик! А она спит с собакой».



И все-таки их развод стал для меня полной неожиданностью. Я никогда не спрашивала Люсю, из-за чего они с Костей приняли такое решение. Впрочем, я и так догадывалась... Незадолго до этого режиссер Леонид Трушкин пригласил Люсю в свой спектакль. Я столкнулась с ними однажды в коридоре театра. Люся шла с Трушкиным под ручку, что-то напевая. Я стала рассказывать, что только что была на «Мосфильме», там ликвидируют актерский отдел и все фотографии выбрасывают на помойку, но я успела забрать несколько карточек и своих, и Люсиных из «Карнавальной ночи». Люся меня грубо оборвала: «На кой черт мне фотографии?» Вмешался Трушкин: «Дайте, пожалуйста, их мне».

И тут Люся примирительно берет меня за руку и говорит: «Инка, ты извини. Но нам некогда». Когда я услышала это «нам» — поняла, что здесь что-то нечисто. А что удивляться? Люся же была актрисой, настоящей, великой... Таким, как она, время от времени требуется допинг. А между режиссером и актрисой часто пробегает искра. Помню, Люся и в Михалкова была влюблена, когда снималась у него в «Пяти вечерах». Ну а в истории с Трушкиным Купервейс, видимо, то ли узнал, то ли почувствовал. Жаль, конечно, что все так вышло...

Потом у Люси был еще один брак — с Сергеем Сениным. Их отношений я уже совсем не понимала. Писали, что Люся его неоднократно выгоняла, но Сергей всякий раз возвращался, терпел. Ну и собачки Люсины, конечно, никуда не делись... Судить я не берусь. Хотя, раз Люся прожила с этим человеком до конца жизни, значит, им не так уж плохо было вместе.



Можно ли назвать Люсю счастливой женщиной? Не знаю... Конечно, ее любили очень много мужчин. Но она, как, наверное, всякая актриса ее масштаба, всегда была замужем прежде всего за своей профессией. Еще вопрос, который меня занимал. Вот я дружила с Люсей около пятидесяти лет, хотя с остальными подругами она рано или поздно всегда рвала отношения. Почему же мне она всегда оставалась верна? Наверное, потому, что никогда не видела во мне соперницу — мы с ней во всем слишком разные.