Друг Ефремова: «Мать упрекала Олега в любвеобильности и постоянных романах»

«Когда мама упрекала Олега за множество романов, он говорил: «Помнишь, в детстве у меня над кроватью висела картина с обнаженной женщиной? Вот, все из-за этого!» — вспоминает друг актера Николай Якушин.

Ефремов первый подошел и предложил: «Хочешь со мной дружить?» Дело было в сентябре 1936 года, в школе № 70 в Гагаринском переулке, во 2-м «А». Еще бы я не хотел! Я с большим интересом посматривал на этого мальчика. Он выделялся среди всех, даже одет был по-особому, носил не бесформенные штаны, а модные и довольно дорогие бриджи.

Ко всеобщей тайной зависти, Олег осмеливался гулять за руку с Леной Маурер, в которую все в нашем районе были влюблены, но никто бы никогда не решился в этом признаться: во-первых, неизвестно, что сказала бы Лена, а во-вторых, разве к лицу мальчикам водиться с девочками? Но для Олега не существовало ни страхов, ни предрассудков. В нем был силен дух независимости. Конечно, мне хотелось дружить с таким мальчиком, и я был очень рад, что он ко мне подошел.

Вообще-то мы с Олегом уже год были одноклассниками, но в другой школе — № 9 в Староконюшенном переулке. В классе было человек сорок учеников, и Ефремов на меня особого внимания не обращал. Но во второй класс нас с ним обоих перевели в 70-ю школу, и он, увидев знакомое лицо, выделил меня из толпы. Так началась наша дружба, длившаяся 64 года, до самой смерти Олега Ефремова. Он был старше меня всего лишь на полтора месяца, но никогда об этом не забывал. Даже когда мы стали взрослыми, мог в разговоре напомнить: «Ты меня послушай, я ведь старше тебя!»



Жили мы с ним неподалеку друг от друга, на Арбате. В тихих арбатских дворах тогда еще сушили белье на веревках, там ходили старьевщики с криком «Старье берем!», точильщики, которым жильцы выносили ножи и ножницы. По Арбату в то время ходили трамваи, но в переулке можно было встретить телегу, запряженную настоящей лошадкой. И этому никто не удивлялся, а вот появление автомобиля в наших патриархальных дворах воспринималось как целое событие.

Мой дом — особняк напротив «Дома драматургов и литераторов» — был любимым местом наших с Олегом игр, потому что там было много места. А в доме писателей жили разные интересные личности, например Булгаков. Но мы были детьми и не особо интересовались своими соседями. Только спустя много лет мы узнали, с кем рядом прошло наше детство.



Я же любил бывать в гостях у Олега. Как и многие в те годы, Ефремовы жили в коммуналке. Но как же их коммуналка отличалась от всего, что я до этого видел! Первое, что поражало при входе, — тишина. Обычно в коммуналках стоял шум, гам, ругань. И всегда куча вещей в коридоре: сундуки, велосипеды, корыта для стирки. А тут — чистота, порядок. Телефон на стене висит. А ведь в квартире кроме Ефремовых еще три семьи, но, видимо, каким-то чудом подобрались интеллигентные. И комната Ефремовых поражала — большая, светлая, на полу настоящий паркет.

Помню старинный резной буфет: единственная вещь, которую Олег потом неизменно возил с собой, переезжая с квартиры на квартиру, — он им очень дорожил. А за буфетом стояла его тахта. Рядом — настоящий письменный стол (для тех времен роскошь). На стене картина — обнаженная женщина. Много лет спустя, когда мать упрекала Олега в любвеобильности и постоянных романах, он ей говорил: «А зачем голую женщину повесили над моей тахтой? Вот эротические чувства во мне и пробудились!»

Мама Олега, Анна Дмитриевна, очень мне нравилась. Довольно полная, но красивая. И добрая. Хорошая хозяйка, державшая дом в порядке и чистоте, к тому же еще и прекрасная кулинарка. Я всегда с удовольствием обедал в их хлебосольном доме. Несомненно, Анна Дмитриевна была главной в семье, все держалось на ней.

А вот отец Николай Иванович — тихий, сдержанный, немногословный, его присутствие в доме даже не сразу замечалось. Надо было сойтись с ним поближе, чтобы оценить тонкое чувство юмора, интеллигентность, глубину ума. Это был замечательный человек, которого Олег очень любил и многое от него взял.


Дружба с Олегом не оставляла никаких шансов на скучную жизнь. Он просто говорил: «Нам с тобой надо пойти заниматься в Дом пионеров», — и мы шли. Сначала Олег выбрал для нас исторический кружок, занятия там вел краевед Александр Родин. Он знал абсолютно все об истории Москвы, о любой улице рассказывал очень интересно.

В конце года нужно было подготовить какой-то доклад, и мы с Олегом углубились в жизнеописание первопечатника Ивана Федорова — за эту работу нас даже наградили поездкой в туристический лагерь. На другой год Олег сказал: «Нам надо заняться фотографией!» Ему как раз родители подарили на день рождения фотоаппарат «Фотокор». И стали мы учиться в фотокружке — снимать, проявлять, печатать снимки, ведь тогда это был непростой процесс.

Первым профессионально сделанным фотоснимком Ефремова стал мой портрет. Позже, став взрослым, Олег любил фотографировать в путешествиях.


Дом пионеров был тогда очень серьезным учреждением, куда брали не всех, только по рекомендации от школы. Олегу нетрудно было достать рекомендацию — его постоянно куда-то выдвигали: то в старосты класса, то в председатели совета пионерского отряда — он ведь был прирожденным лидером. Как-то он придумал делать стенгазету под названием «Заноза», где высмеивались неуспевающие ученики и хулиганы. Не помню, чтобы кто-нибудь на нас за это обиделся — Олега любили и уважали.



За исключением разве что нашей классной руководительницы Елизаветы Ивановны. Она обращалась с учениками, как с солдатами на плацу, — в приказном тоне. А Олег не желал бездумно подчиняться чьим-то требованиям и то и дело требовал объяснений: «А почему мы должны это делать?», «А зачем?». По тем временам это было неслыханно, к учителям все относились с огромным уважением. Да и опасно было демонстрировать свободомыслие в конце тридцатых, когда люди боялись собственной тени.

Мы, впрочем, были еще малы, чтобы задумываться о таких вещах. И уж во всяком случае Олег ничего и никого не боялся. В результате Елизавета Ивановна стала подозревать его во всех грехах и, если видела какой-то непорядок, например разбитое стекло, говорила: «Это, конечно, Ефремов натворил!» Но ей не слишком верили — всем было понятно, что Олег уж точно не хулиган.



Хотя курить он начал в 12 лет — видимо, очень уж торопился почувствовать себя взрослым. Папиросы прятал на чердаке моего дома, где у нас был тайник. Еще помню, как мы ходили к пивной палатке, что стояла напротив Дома пионеров, брали квас, сушки с солью и пили, сдувая пену, делая вид, что пьем пиво, и стараясь держаться по-взрослому. А однажды, вернувшись с летних каникул, Олег гордо заявил мне, что побывал в «публичном доме». Я наивно спросил: «А что это такое?» Олег объяснил. Но я сразу понял, что он просто хвастается.

Отношения с женским полом у нас были весьма целомудренными. Олег нравился многим девочкам. Как тогда говорили, им увлекались. Школьницы из соседних классов шептались, когда он шел по коридору: «Смотри, смотри, Ефремов пошел!» А Олег и рад был стараться: помню, раздобыл где-то на несколько часов ролики и давай кататься перед девчонками во дворе. Ему нравилось производить впечатление, но предпочтения он, казалось, никому не отдавал со времен Леночки Маурер.

Много позже я узнал, что Олег, оказывается, был влюблен в нашу одноклассницу, но тогда он молчал как партизан и виду не подавал. Таня Р. — красавица, отличница, я тоже был в нее влюблен! Но, имея общий предмет страсти, мы никогда об этом не говорили. И никто из нас к ней так и не подошел, может быть, потому, что каждому было неудобно перед товарищем.



Единственное, что омрачало нашу мальчишескую жизнь, было вечное отсутствие денег. При своей огромной любви к сыну, родители Олега не хотели его баловать и ограничивали в карманных расходах. Нам обоим выдавали какие-то копейки на школьный завтрак и на трамвай, а уже на кино мы выкраивали с большим трудом. Чаще всего нам хватало только на один билет. И тогда Олег с уверенным видом шел впереди, на ходу небрежно бросая контролеру: «Билет у товарища сзади!» После чего убегал.

Я же делал удивленное лицо в ответ на вопрос: «А где билет на вашего товарища?» Один раз контролер попался хитрый. Схватил меня за шиворот и говорит: «По этому билету уже прошел твой друг, а ты погуляй!»

В общем, нам необходимо было как-то заработать. И Олег придумал, как именно. Говорит: «Мы с тобой должны открыть кинотеатр». У него был проектор для просмотра диафильмов. И вот мы нарезали бумажных билетиков и стали распространять их среди соседей по 20 копеек за штуку. Взрослые билеты у нас покупали, отдавая должное нашей предприимчивости, но на просмотр не приходили — видимо, диафильмы «Мойдодыр» и «Красная шапочка» оказались не слишком хорошей приманкой. Приходили только дети, но их мы пускали бесплатно. Поскольку затея с кинотеатром не имела успеха, он быстро закрылся.

Самым удачным нашим «коммерческим предприятием» был заказ от домоуправления скинуть снег с крыши. Мы делали это втроем, с нами был еще один школьный приятель. И вот на троих нам заплатили 10 рублей. На что потратить? Олег предложил: «Давайте пойдем в столовую и отобедаем честь честью». Так и сделали. Пришли, заказали борщ, сосиски с картофельным пюре, лимонад и булочки. Обедали медленно, с расстановкой. И сосиски — в общем-то будничная еда — казались особенно вкусными. Потому что мы обедали на свои, как настоящие трудовые люди.



Еще одной идеей Олега был кукольный театр. Как обычно, чтобы воплотить идею в жизнь, мой друг развел самую энергичную деятельность! Раздобыл где-то ширму и попросил своего двоюродного брата, который умел рисовать, ее расписать как декорацию. Текст детской пьесы мы нашли в журнале — она, конечно, была очень простенькая и в духе тридцатых годов. Про мальчишку, который мечтает служить в армии и говорит со сцены: «Я не буду дома жить, буду в армии служить!»



Олег играл будущего призывника, а я — его верного пса Барбоса, который отговаривал хозяина уходить из дома. С этой пьесой мы не только с успехом дебютировали на школьном вечере, но и были выдвинуты школой на районный конкурс самодеятельности. У нас закружилась от успеха голова, мы хотели и в районе стать лучшими.

С нашей учительницей по литературе мы репетировали день и ночь, она даже деньги нам давала на такси, чтоб возить реквизит. Однако на конкурсе мы провалились. Олег тут же волевым решением театр «закрыл». Он не любил проигрывать. Однако горевать долго тоже не мог. Через какое-то время он объявил, что нам с ним нужно готовиться к поступлению в мореходное училище…



Когда мы заканчивали шестой класс, в воздухе уже носилось предчувствие войны. Весь последний предвоенный учебный год у нас в школе работал оборонный кружок, где проводили разъяснительную работу: как надеть противогаз, где найти бомбоубежище. Весной к нам в отпуск приехал дядя-военный, который прямо сказал: «Готовьтесь!» Но все надеялись, что «обойдется»…

Летом сорок первого года, сдав экзамены, Олег вместе с мамой собирался поехать в Воркуту, где в то время работал его отец — как я позже узнал, бухгалтером в одном из лагерей ГУЛАГа. Ехать должны были в первых числах июня — налегке, всего на пару летних месяцев. Но накануне отъезда Олега укусила собака, и они с мамой задержались в Москве.

А тут как раз и началась война. Анна Дмитриевна, будучи женщиной умной, одной из первых поняла, что из столицы надо эвакуироваться. Она основательно собралась, взяла зимние вещи, и они с Олегом все-таки отбыли в Воркуту. Я тоже уехал, чуть позже, в Тульскую область, и мы с Олегом не виделись два года.

Ну а к концу 1943-го люди постепенно стали возвращаться в Москву. Первым делом я бросился к дому Ефремова: не вернулся ли мой друг? Но его не было. Раз в неделю я наведывался по знакомому адресу, но тщетно. А однажды под собственной дверью обнаружил записку: «Я приехал. Заходи!» Радостный, я побежал к нему. Нашел Олега сильно вытянувшимся, повзрослевшим, даже его голос сделался почти мужским.


Теперь Олег уже открыто курил. Рассказывая о Севере, хвастался, что его приняли в блатную компанию форточников, и, пока те лазили в квартиры, он якобы стоял на стреме. И опять я не поверил ни одному его слову. Будь у Олега такое желание, он и в Москве мог бы завести подобные связи — хулиганья в арбатских дворах хватало.

Хотя, конечно, с миром заключенных и лагерников Олег в Воркуте так или иначе познакомился — ГУЛАГ-то был рядом. И травму он там каким-то образом получил — попал кому-то под горячую руку, его ударили палкой по голове, и в одном глазу произошло отслоение сетчатки. Этот глаз всю жизнь у Олега хуже видел…

Учебу обоих прервала война, и мы думали, как получить аттестат зрелости. У Олега родилась идея: подготовительные курсы института стали. Там мы в итоге и получили аттестаты, но поступать в этот институт не захотели. Нужно было срочно что-то решать: куда идти, что делать...

Мы договорились обсудить это, когда Олег придет ко мне в воскресенье. Я прождал его целый день, но так и не дождался. Почему-то это показалось мне таким обидным, что, когда Олег все-таки появился, я не захотел с ним разговаривать. Случайная ссора переросла в перерыв в общении, который длился полтора года. А потом нас общие знакомые помирили. За это время я успел устроиться на завод, а Олег, как выяснилось, поступил в Школу-студию МХАТ.





Я не помню, чтобы он когда-либо хотел стать актером. Если не считать наших опытов с кукольным театром, только однажды мы, среди прочих детских увлечений, занялись самодеятельностью. Для школьного вечера подготовили какой-то музыкальный номер — Олег специально для этого выучился играть на ксилофоне, а я — на свистульке, наш дуэт имел большой успех.

После чего родители даже записали Олега в музыкальную школу и купили ему рояль. Но он не обнаружил большого интереса к этому делу, так толком и не занимался. Мог только «Собачий вальс» сыграть. Еще на уроке литературы он как-то раз блеснул, очень хорошо прочитав стихотворение Лермонтова «Умирающий гладиатор». А тут выясняется, что Олег — актер!

Ефремов был бы не Ефремов, если бы не попытался и меня затащить в театральный институт. Отработав 12 часов смены на заводе, я больше не шел спать, а разучивал с ним отрывок из «Бориса Годунова». Читал я ужасно, но друг виду не подавал: «По-моему, неплохо. Но тебе еще нужно позаниматься с педагогом». Александра Кудашева, к которой Олег меня притащил, позже признавалась, что слушала меня с ужасом.

Но против энергии Олега, во что бы то ни стало желавшего, чтобы я учился с ним, она устоять не могла и пыталась все-таки чему-то меня научить. В Школе-студии МХАТ меня отсеяли на первом туре. Но я, уже настроившись учиться, поступил в педагогический институт, на факультет русского языка и литературы. Так что усилия Олега не прошли даром.

Несмотря на то, что мы с Ефремовым учились в разных местах, общение не прерывалось. По выходным он приходил ко мне — я уже жил отдельно от родителей. У меня он мог расслабиться, отдохнуть от театральных разговоров. Мы играли в шахматы, а то и в карты. Когда не было денег, на кон ставилась какая-нибудь книга. Олег садился играть, считая, что ни в коем случае не проиграет. А когда это все-таки случалось, он страшно огорчался.

Один раз в сердцах оставил такую надпись на проигранном томике (это был сборник американских новелл): «Чтоб ты подавился этой книгой!» Ну а когда деньги у нас появлялись, мы с Олегом шли в Сандуны, стоившие аж шесть рублей за посещение. Там были хорошие банщики. Уже тогда Олег следил за собой, как и положено артисту: делал не только маникюр, но и педикюр. Иногда мы могли зайти и в пивную, выпить по сто граммов. Там встречалась интереснейшая публика, фронтовики, и Олег любил расспрашивать их о жизни. Этот опыт позже помогал ему правдоподобнее играть свои роли.

Период, когда Олег создавал «Современник», пришелся на мой отъезд из Москвы. Сначала я работал в Череповце, потом в других городах. Четырнадцать лет мы с Олегом виделись только урывками, в мои редкие приезды в Москву. Ну а потом я вернулся сюда насовсем, и мы снова стали видеться чаще.

Как выяснилось, годы разлуки ничего не изменили в нашей дружбе, хотя Олег занимал уже довольно высокое положение. Нашим встречам могла помешать только его занятость, но и тут он старался что-то придумать. Как-то раз, чтобы вволю пообщаться, он пригласил меня с женой на гастроли МХАТа по Волге. Это было большое событие, поездка в честь 100-летия театра, в ней принимал участие весь коллектив. Мне удалось увидеть все легендарные спектакли МХАТа.


Что удивительно, хотя я и не профессионал, Олег всегда спрашивал мое мнение о каждом спектакле и слушал мои замечания очень внимательно. Наше путешествие по Волге запомнилось мне надолго, потому что мы очень много разговаривали, вспоминали…

Бывало, он делился со мной какими-то своими театральными переживаниями. Помню, как однажды возмущался поступком Евстигнеева, который не помог в болезни своей бывшей супруге — Лилии Журкиной. Еще рассказывал, как на него актеры обижаются, уходят из театра. Я спрашивал: «Почему так, Олег?» — «Потому что много о себе думают. Думают, что они настолько великие, что могут выдвигать мне особые условия».

Незадолго до его кончины мы поехали на кладбище — моя мама и родители Олега похоронены неподалеку друг от друга. Ефремов тогда уже с трудом ходил. И очень переживал, что не может обходиться без посторонней помощи. Жаловался: «Просыпаюсь утром и час ничего делать не могу — борюсь с одышкой». Странно было слышать такое от друга детства. Того, кто по-прежнему казался мне мальчишкой. Неугомонным и энергичным, который позвонит и скажет: «А полетели завтра на Луну? Я скафандры достал», — и мне ничего не останется, как мчаться с ним на космодром...