Неизвестные подробности о съемках легендарных фильмов Гайдая
«Из Госкино Гайдай вернулся очень довольный: «Все, картину приняли без купюр! Только атомный взрыв вырезали». Я так и села: «Лёня, какой еще атомный взрыв?» — «Ну, я там специально приклеил в конце атомный взрыв. Чтобы отвлечь внимание от всего остального», — вспоминает вдова Леонида Гайдая, актриса Нина Гребешкова.
Наташа Селезнева, прославившаяся в фильмах моего мужа, говорит: «У каждой актрисы должен быть свой Гайдай». Но ведь я актриса, и у меня был свой Гайдай — а что толку? Уж как я просила Лёню дать мне сыграть домоуправа в «Бриллиантовой руке». Ведь это абсолютно моя роль! «Нет, Нинок, ты будешь играть жену Горбункова». — «Я не хочу жену! Это не персонаж, а какая-то бледно-розовая пастила. Я хочу домоуправа!» — «Нет, Нинок, ты не потянешь на домоуправа. Тут нужна бандерша! Ну мелковата ты, понимаешь...» Вот с такой же примерно интонацией он в другой раз сказал мне: «Нинок, ты должна понять, ты некрасивая...»
Это мне, своей жене, которую он очень любил. Но речь шла о том, где я могу сниматься, а где нет. А в этих вопросах Гайдай был неимоверно придирчив. Понравиться ему в качестве актрисы было до того трудно, что я иной раз и сама отказывалась что-то у него сыграть — от греха подальше. Говорила: «Я — драматическая актриса, возьми лучше комедийную, их полно».
Но на самом деле меня просто страшила необходимость соответствовать тому фильму, который заранее существовал у Гайдая в голове...
Золотая медаль от Бондарчука
Помню, Лёню еще никто не знал, он был начинающим режиссером, делающим первые шаги. И поехали мы с ним к его родителям в Иркутск. По вечерам муж все что-то писал. Потом говорит: «Нинок, я закончил сценарий. Хочешь, почитаю? Бежит собака — два метра. За ней человек — полтора метра. Бегут в обратную сторону — четыре метра. Прыгают через забор — метр. Правда, смешно?» Он-то все это видит, а для меня — полная абракадабра. Но Лёня уже все решил: «Собирайся, завтра едем в Москву подавать заявку на фильм». И вот через два дня мы в Москве, и Лёня идет к всесильному на «Мосфильме» Ивану Александровичу Пырьеву.
Тот читает: «Два метра, три метра…» Идею, конечно, не понимает. Но к Лёне Иван Александрович всегда относился хорошо. И потому покряхтел-покряхтел, но сказал: «Иди, тебе дадут пленку. Но только группы я тебе не дам! Сам уговаривай кого сможешь». Так появился фильм «Пес Барбос и необычный кросс».
А вскоре был знаменитый Московский кинофестиваль. И в последний день в программе короткометражек показали «Пса Барбоса». Нас с Гайдаем на закрытие фестиваля не позвали. И мы не знали, какой ажиотаж вызвал этот показ. А на следующее утро, в восемь часов — звонок в дверь. «Открывайте, это я, Сергей». Бондарчук. Он прошел на кухню и достал из сумки тарелку. Обычную тарелку, на которой красками был нарисован пес Барбос с золотой медалью на шее. Бондарчук говорит: «Лёня, это тебе первая золотая медаль — лично от меня».
Я удивилась: «А почему на тарелке?» — «Я подумал, что такой подарок на всю жизнь останется. И украл у Ирки тарелку». Оказывается, поздно вечером, вернувшись с закрытия фестиваля, Бондарчук взял дома тарелку и отвез к своему приятелю-художнику, который к утру выполнил его заказ...
После этой короткометражки наша жизнь круто изменилась. Художественный совет постановил: необходимо продолжение «Барбоса». И Лёня снял «Самогонщиков». Славу, свалившуюся на Никулина, Вицина и Моргунова, трудно описать. И в этом немалая заслуга Лёни. Ведь это позже Никулина стали снимать Рязанов, Герман, Тарковский, Быков.
А до Гайдая Юра в кино снимался в эпизодах — все-таки больше его воспринимали как знаменитого циркового артиста. А Вицина — как театрального актера, причем, как нам казалось, не слишком востребованного.
Что же касается Моргунова, то он вообще был «рожден» Гайдаем… «Троица» сразу стала гастролировать по стране, причем собирала стадионы. А Лёня сделался, наверное, самым востребованным режиссером «Мосфильма». Он еще только заканчивал картину, как ему уже звонили: «Мы вас включили в план на следующий год». — «Но я еще монтирую! У меня нет никакого нового сценария на примете, и сейчас мне некогда об этом думать». — «О, это неважно. Не беспокойтесь! А сценарий рано или поздно появится». Однажды муж своими глазами увидел этот план и свою фамилию рядом с названием фильма «Письменный стол».
Ни о каком «Столе» Лёня никогда не слышал. Кинулся выяснять. Ему объяснили: «Название условное. Когда у вас появится сценарий — заменим на настоящее». Ведь Гайдай оказался чем-то вроде дойной коровы. Кассовые сборы — колоссальные! Любой другой просто эксплуатировал бы удачно найденный ход. Но Лёня сразу после «Самогонщиков» сказал: «Да хватит уже этой «троицы»! Хочу снять кино с положительным героем. Пусть это будет студент». Сценаристы Слободской и Костюковский стали, конечно, Лёню уговаривать. Но он — ни в какую! Тогда они зашли с другой стороны. Показывают ему сюжет про студента, подрабатывающего на стройке и попутно перевоспитавшего хулигана.
Гайдай говорит: «Хорошо». Дальше показывают про студента и девушку на экзамене. Опять Гайдаю нравится. Ну а напоследок — про студента и «троицу». Говорят: «Ну это же фильм, состоящий из трех отдельных сюжетов. Два — есть, но нужен же третий! И название смотри какое хорошее: «Операция «Ы»!» Словом, уговорили все-таки. После чего все вместе стали разрабатывать детали. Лёне особенно был важен студент.
Помню, как ни зайду к ним, он то на ковре валяется, то на голове стоит — все показывает сценаристам, каким должен быть его положительный герой. Сначала того звали Эдик. Потом — Шурик. И с каждым днем он становился все больше и больше похож на самого Лёню...
Срисовал Шурика с себя
Белобрысый интеллигент в очках, чуть лопоухий, с доверчивыми и добрыми глазами... Так выглядел Гайдай, когда приехал поступать во ВГИК. Кстати, эпизод, где Шурик едет на ослике, чуть не задевая ногами землю, взят Лёней из собственной биографии.
Он родился в городке Свободный в Амурской губернии, потом они с семьей жили в Чите, а оттуда перебрались в Иркутск. Лёнин отец работал старшим экономистом Восточно-Сибирской железной дороги. У моего свекра интересная биография. Иов Исидорович Гайдай получил свое редкое имя от попа, рассердившегося на то, что его родителям нечем было заплатить за крестины.
Известно же: «Беден, как Иов». В 1905 году, когда началась революция и по всей России жгли особняки, друг Иова подпалил дом богача — и попался. И тогда Иов решил его выручить. Пришел в полицию и сказал, что это он сделал. Расчет был таким: на суде выяснится, что рядом со сгоревшим особняком его быть не могло — с десяток свидетелей подтвердят, что он гостил у невесты, в десятке верст от места событий. И его отпустят. Наивный!
На суде никто не стал опрашивать свидетелей. Злополучного Иова отправили на каторгу. Но он там не пропал, наоборот: сдружился с каким-то очень образованным человеком и многому научился. В совершенстве освоил немецкий язык, математику, другие науки. И даже почерк приобрел каллиграфический, хотя до ареста Иов был неграмотным!
Эта смесь крайней наивности и простодушия, которые, казалось бы, погубят человека, с невероятной удачливостью передалась и моему мужу.
Итак, юность Лёня провел в Иркутске. Там ему доводилось ездить на низкорослых монгольских лошадках. А Лёня был долговяз, и ему казалось, что его ноги вот-вот коснутся земли — он их на всякий случай растопыривал. Потом эту позу повторит Шурик в «Кавказской пленнице». А другой эпизод, списанный Гайдаем с самого себя: «Песчаный карьер?» — «Я!» — «Цементный завод?» — «Я!»
Примерно такая сцена разыгралась в военкомате летом 1941 года, когда 18-летний Лёня пришел записываться добровольцем. Его долго не хотели брать ни в один род войск — худой, долговязый, явно болезненный юноша, склонный к туберкулезу (позже Гайдай действительно им заболел)... Оказавшись на фронте, он первым делом вступил в партию — чтобы его ставили в первые ряды. И, если будет тяжелый бой, застрелили. Ну дурак был! Другие как-то хитрили, старались себя сберечь. А Гайдай — всегда грудью вперед! К счастью, судьба его сохранила.
После войны Лёня приехал в Москву и поступил во ВГИК, на режиссерский факультет. Причем сначала все оценили его как актера. Когда он выходил на студенческую сцену, люди то падали от смеха, то плакали — Лёня владел и комедией, и драмой. И именно в качестве актера его заметил Пырьев. Сказал: «Гайдай, скорее заканчивай институт, и ты будешь играть у меня князя Мышкина. Я хочу снимать «Идиота».
И действительно, когда Иван Александрович через несколько лет принялся за этот фильм, чуть было не взял Лёню. Отговорил оператор Валентин Павлов: «Да посмотри, у Гайдая же без очков глаза слепые! А Мышкин очков не носит, и у него должны быть ясные, чистые глаза». В итоге Пырьев пригласил Юрия Яковлева. А Гайдай так ничего большого и не сыграл — только эпизоды вроде архивариуса Коробейникова в «12 стульях».
На эту роль планировался Эраст Гарин, но он заболел. А Лёне некогда было подыскивать другого актера — он снялся сам. Но и для Гарина, когда тот пришел в себя, нашлась работа. Он сыграл знатока театра, который приговаривает на каждую экстравагантность театра Колумба: «Гениальная находка! Мятущаяся интеллигенция среди народа!»
Гайдай действовал на меня магически
Лёня просто не стремился реализоваться как актер. Еще в институте его захватила режиссура. Кстати, именно на этой почве мы с ним и познакомились (мы ведь учились в разных группах). Лёня ставил отрывок из «Отца Горио» и пригласил меня сыграть госпожу де Нусинген. Помню, я удивилась: ну какая из меня француженка? Я была пухленькая, беленькая... Впрочем, я понятия не имела, как выглядят настоящие француженки. И вот у нас с партнером любовная сцена, мы должны целоваться. Я говорю: «Нет, сейчас я целоваться не буду. Вот когда будем показывать это на экзамене — там я и поцелуюсь». Лёня говорит: «Ну как же можно — без репетиций? А вдруг ты еще ни с кем никогда не целовалась и вообще не умеешь это делать?»
Я говорю: «Ха, не целовалась! Целовалась еще как! Был у меня летчик, и вот я с ним целовалась». Дура дурой, конечно, была. Но Гайдая я рассмешила, и с тех пор стала чувствовать, что нравлюсь ему. К тому же он в общежитии жил в одной комнате с Володькой Карасевым, который за мной давно ухаживал и часто обо мне говорил.
И вот наступил мой день рождения, я пригласила домой свою группу и Гайдаю говорю: «Ты тоже приходи». Тогда он стал приставать к Володьке: «Ты Гребешкову хорошо знаешь. Что ей можно подарить?» А Володька за год до этого, на предыдущий день рождения, подарил мне пудреницу, которой я не обрадовалась. Даже обиделась: «Зачем мне пудреница, если у меня и без пудры кожа не блестит?» И Володька Лёне посоветовал: «Подари ей пудреницу».
Специально, чтобы мы, не дай бог, друг другу не понравились. Лёня подарил роскошную серебряную пудреницу с позолотой. Я говорю: «Во-первых, я не пудрюсь. А во-вторых, у меня уже есть пудреница, мне в прошлом году Володька подарил». Гайдай рассмеялся: «Ну паразит Володька!»
Самое интересное: я не помню, чтобы до свадьбы была особенно влюблена в Лёню. Просто он на меня действовал магически. В его присутствии мне хотелось быть умнее. Не хохотать без особой причины. Так-то я хохотушка была, а при Гайдае сразу думала: «Ну что я буду заливаться, как дура? Тем более что ничего особенно смешного и не произошло». Но со временем, когда я перестала стесняться Лёни, выяснилось, что с ним очень весело похохотать. Он ведь умел устраивать гэги (комедийные трюки. — Прим. ред.) не только в своих комедиях.
Пес, который умел читать
Помню, как он разыграл приятеля Колю Литуса (тот был одним из режиссеров фильма «Королева бензоколонки»). У Лёни много лет около кровати лежала стопка газет, причем в определенном порядке. Сверху «Правда», потом «Советская культура», дальше «Экран и сцена», «Известия»... А была у нас собака Рич. До того умная, что понимала даже некоторые слова.
Например, «шапка» и «газета». Если Ричу говорили «шапка», он шел разыскивать мой старый фетровый берет, которым я натирала паркет после того, как покрывала его воском. А если говорили «газета», Рич приносил газету из стопки.
Естественно, ту, которая лежала сверху. И вот приходит к нам в гости Коля Литус и начинает горячо рассказывать о каких-то интригах в Госкино — кому дали звание, кому нет... А Лёне все это не было интересно. (Кстати, когда ему самому предложили дать звание, он попросил: «Лучше прибавьте зарплату», за что я его потом ругала: «Если бы тебе дали звание, зарплату подняли бы автоматически!»)
И вот он, чтобы Колю переключить, говорит: «Слушай, я сегодня прочел в газете «Правда» очень интересную статью. Рич, принеси, пожалуйста, газету «Правда». Собака, к изумлению Коли, выполняет команду. Лёня просматривает «Правду» и говорит: «Нет, не здесь. Наверное, в «Советской культуре». Рич, принеси, пожалуйста, газету «Советская культура».
Дальше последовали «Экран и сцена» и «Известия». У Коли просто отвисла челюсть: «Твоя собака читать умеет?» И, конечно, гость думать забыл об интригах и званиях...
В практических вопросах Лёня иной раз демонстрировал поразительное легкомыслие. Ему ничего не стоило взять и за свой счет купить что-то достаточно дорогое для съемок (царский банкет в «Иване Васильевиче» оплатил именно он), а потом не включить это в смету. Или просто угостить друзей и за один вечер промотать крупную сумму. Однажды так исчез мой гонорар за дубляж иностранного фильма — 300 рублей. Тогда я сказала: «Лёня, я больше не хочу, чтобы мы клали наши деньги в одно место. У тебя есть своя тумбочка — ты туда клади. А я — в свою тумбочку». Таким образом я, наконец, заставила Лёню обратить внимание на траты. И это сработало: он стал действовать чуть более рационально.
Его картины приносили государству огромный доход — бывало и несколько десятков миллионов кассовых сборов за фильм. А Гайдай получал на руки, допустим, 4,5 тысячи — а ведь фильм снимался два-три года. Такая была гонорарная система в СССР.
Правда, если фильму поднимали категорию, это влияло на уровень оплаты и режиссеру, и актерам. Но так происходило только с «правильными» фильмами. А Меньшову, Рязанову или Данелии категорию никто не поднимал. И Лёне — тоже.
Когда он сам вошел в состав тарификационной комиссии, то у него возник вопрос к партийному бюро «Мосфильма»: «Если фильм приносит много денег стране, почему мы не платим его создателям больше?» Но его аргументы никого не убедили. Впрочем, у Лёни в этом вопросе были единомышленники — например, Григорий Чухрай. В 1965 году он создал «Экспериментальное творческое объединение», где условия оплаты напоминали западные. И первым делом предложил перейти туда Лёне. Но Гайдай… отказался. Сказал: «Я не могу уйти от Пырьева!»
Я пыталась его уговорить: «Но ведь пойдут совсем другие деньги — мы наконец расплатимся за кооператив. Ты ведь это заслужил! К тому же это объединение — при «Мосфильме», ты не так уж далеко уйдешь от Пырьева». — «Нинок, я же сказал: не могу. Что я ему скажу? Ухожу из-за денег? Нам что, на хлеб не хватает, что ли?! Да Пырьев же поддержал меня, когда я только начинал. Если бы не он, меня бы из профессии выгнали после первого же фильма!»
Голую бабу — нельзя!
Это правда. Первый фильм Лёни — «Жених с того света» (это было еще до «Пса Барбоса») вызвал страшный скандал. Его упрекали: «Вы же член партии, хоть и молодой режиссер. Что вы наснимали? Хотите партбилет на стол положить? Вы создали пасквиль на советскую действительность! Что это такое: НИИ Ку-Ку, который занимается перекладыванием бумажек? А откуда у вас такой образ бюрократа? Разве в СССР бывают бюрократы?»
Фильм сильно порезали. Так сильно, что оставшегося материала хватило только на короткометражку. А насчет Лёни поставили вопрос об увольнении со штатной должности режиссера «Мосфильма», которую он незадолго до этого получил. И тут решительно вмешался Пырьев, который любил Лёню со студенческих времен.
Иван Александрович пригласил на «Мосфильм» комедиографов, юмористов, фельетонистов из «Крокодила». Собрал их в зале, взял стул, просунул его ножкой между дверных ручек, заперев дверь изнутри... И поставил вопрос ребром: «Товарищи, давайте обсудим: при социалистическом реализме комедия вообще нужна?»
Обсудили. Решили, что нужна. И что в комедии можно немного покритиковать отдельные недостатки. Подписали соответствующую бумагу и отправили председателю Госкино... Ну а Лёне, чтобы его простили, пришлось снять историко-революционный фильм (между прочим, по сценарию Галича) — «Трижды воскресший». Он этот фильм терпеть не мог и старался не упоминать в своей фильмографии.
Со временем Гайдай просто научился обводить цензоров вокруг пальца. Помню, возвращается он с художественного совета по поводу сценария «Бриллиантовая рука». И с победным видом сообщает: «Все! Сорок четыре замечания! Нельзя такую домоуправшу, нельзя голую бабу, нельзя реплику «Наши люди в булочную на такси не ездят…» — «Переделывать будешь?» — спрашиваю я.
«Ни за что! Буду снимать так!» Я не понимала, что он задумал. И, видя, что Лёня снимает без учета требований худсовета, тревожилась: «Это же все равно вырежут!» Но Лёня беззаботно отвечал: «Никто меня не порежет! Вот увидишь». Фильм был снят и смонтирован, пришло время показа в Госкино.
После которого Лёня вернулся домой очень довольный: «Картину приняли без купюр! Только атомный взрыв вырезали». Я так и села: «Лёня, какой еще атомный взрыв?» — «Ну, я там специально приклеил в конце атомный взрыв.
Чтобы отвлечь внимание от остального». И он рассказал, как было дело. По ходу просмотра председатель Госкино СССР Алексей Романов делал пометки — очевидно, это были места, которые он собирался вырезать. Дело дошло до финала, а там — атомный взрыв. И после этого идут титры. Романов, конечно, кричит: «Что это такое, Гайдай?»
А Лёня объясняет: «Понимаете, весь фильм — это сказка, здесь все выдумано. Например, на самом деле контрабандистам не нужно было мудрить с гипсом. По закону через границу можно перевезти два килограмма золота, только нужно оформить таможенную декларацию. Я специально спрашивал у начальника таможенной службы. Сюжет — полная выдумка, понимаете? Только атомный взрыв — это жизнь!» — «Какая жизнь?!!» — «Ну ведь взорвали же недавно бомбу…» — «Откуда ты знаешь?» — «А я слушаю «Голоса»…» — «Какие «Голоса»?
Ты с ума сошел! Короче, атомный взрыв — немедленно убрать!» И ушел из зала разгневанный, забыв о других правках. А Лёне только это и нужно было!
«Кавказскую пленницу» спас Никулин
Очень долго «Бриллиантовую руку», как и другие фильмы Гайдая, не показывали по телевизору. Потому что в кинотеатрах они год за годом давали кассу (на ту же «Бриллиантовую руку» было куплено в общей сложности почти 80 миллионов билетов), а по телевизору показ — бесплатный.
Но однажды кто-то из высшего руководства настоял, и «Бриллиантовую руку» показали по телевизору. Мы с Лёней уселись перед экраном и приготовились смотреть. А перед показом выступает Юрий Никулин. Вообще-то сначала звали Лёню, но он отказался: «Зачем? Все, что я хотел сказать, я сказал в фильме». А Юрка согласился — он был очень коммуникабельный. И вот он рассказывает про съемки «Бриллиантовой руки»: мол, все было прекрасно, солнце, море, вино. А после каждого дубля с гэгом Гайдай дарил актерам по бутылке шампанского.
В принципе от Лёни можно было этого ожидать, я бы не удивилась. И все же дублей было слишком много... Я поглядела на Лёню, а он с испугом — на меня. Говорит: «Слушай, Юрка зачем-то врет. Никакого шампанского я им не дарил!» Смотрим дальше. Уже начинается фильм. И вот — одной «смехоточки» нет, другой нет.
Сцену со Светличной вырезали, «Наши люди в булочную на такси не ездят» вырезали. Причем как-то наспех, неаккуратно, там музыка осталась ни к селу ни к городу... Муж говорит: «Почему они не позвали меня? Я бы хорошо вырезал, никто бы и не заметил...» Ведь Лёня очень тщательно продумывал монтажные склейки, неряшливость в этом деле была ему невыносима. Он всегда учитывал даже то, что при смене бабин с пленкой на киноаппарате может произойти несостыковка, и несколько кадров киномеханик может не показать.
На этот случай Лёня специально в тех местах, где пленка разбивалась на части, приклеивал что-то незначительное. Кадр с кошкой или с морем... Главное, чтобы на это место не пришлась «смехоточка»! Еще Лёня расставлял шутки и гэги так, чтобы они вызывали отклик попеременно у разных категорий людей.
Монтируя, он приговаривал: «Тут у нас смеется интеллигенция, тут — народ, а тут — дети...» И вот виртуозно смонтированный фильм кто-то грубо искромсал, выкинув 20 минут экранного времени! Расстройству Лёни не было предела. Но он нашел силы позвонить Никулину. Говорит: «Юрка, откуда ты взял про шампанское?» А Никулин отвечает: «Лёнь, я все придумал. Ведь так получилось интереснее!»
К счастью, кончилось все хорошо. Через несколько дней Гайдаю позвонили и сообщили, что картину впредь будут показывать без купюр. Оказалось, фильм по телевизору смотрел и Брежнев и, обнаружив отсутствие любимых сцен, возмутился, позвонил председателю Гостелерадио Лапину. Вопрос был решен! А в другой раз очень удачно вмешалась Фурцева. Дело было на фильме «Кавказская пленница».
Вначале по сценарию у Гайдая фигурировал Ахохов. Но выяснилось, что в одной из южных республик есть секретарь райкома с такой фамилией. Надо было переименовать героя, но не хотелось терять шутку: «Ах, какого жениха...» Требовалась фамилия, содержащая слог «ах». Так появился товарищ Саахов.
Когда фильм был готов, выяснилось, что есть еще какой-то Сааков — секретарь парткома. И он нажаловался директору «Мосфильма». В итоге Лёне велели фильм переозвучить. Но как? Артисты уже разъехались. Никулин, например, вот-вот отбывал на длительные цирковые гастроли в Японию. Получается, Балбес заговорит чужим голосом?
Лёня в полном отчаянии идет на прием к директору на «Мосфильм». Никакие аргументы не действуют, ему говорят: «Будем изыскивать возможность переозвучить». И вдруг звонок: Фурцева, министр культуры. Говорит: «Это правда, что вы собираетесь потратить 30 тысяч государственных денег на переозвучивание фильма, только чтобы угодить какому-то Саакову? Деньги считать не умеете? А если героя будут звать Иванов, думаете, у него не найдется однофамильцев?»
Директор «Мосфильма» побледнел: «Откуда она узнала?» Лёня говорит: «Ну я-то здесь, у вас. Из этого следует, что она узнала не от меня». Выяснилось, что Фурцевой все рассказал Юрка Никулин. И так спас картину.
Из-за чего Гайдай поссорился с Моргуновым
Лёня Юру очень любил и ценил. Только Никулина все труднее становилось заполучить на съемки. Он был очень востребован, и ему не хватало на все времени. Специально под Никулина Лёня написал сценарий «Иван Васильевич меняет профессию»: Юра должен был играть там Буншу и царя. Гайдай торжественно понес этот сценарий Никулину, а вернулся страшно расстроенный. Говорил: «Я не понимаю, как актер может отказаться от таких двух потрясающих ролей?» Но Юра сказал: «Лёня, мне жалко терять год на съемки.
Потому что эта картина пойдет на полку. Это же Булгаков!» В итоге Гайдай снял Яковлева. И в конце съемок уже говорил: «Какое счастье, что Юрка отказался! Потому что, при всем уважении к нему, так, как играет Юрий Васильевич, он бы все-таки не сыграл».
Муж считал, что выбор актера — главное в успехе комедий. И готов был подолгу искать правильную «фактуру». Даже опыт был не так важен, как эта фактура — Гайдай верил в себя и в то, что научит играть практически любого.
Например, Наталью Крачковскую он взял на роль мадам Грицацуевой, хотя она до этого не играла ничего, кроме эпизодов. Он увидел ее, когда Наталья пришла на «Мосфильм» к мужу, звукорежиссеру Владимиру Крачковскому. И — абсолютное попадание!
А как долго Лёня искал героиню для «Кавказской пленницы»... Ему нужна была легкая, тоненькая девушка, каждым движением которой зритель бы любовался. Однажды приезжаем на гастроли в Ашхабад, и на одном приеме муж видит в толпе красавицу-узбечку. Шепчет: «Нинок, смотри, какая девушка, просто мечта! Она будто не ходит, а летает!»
Я тихонько отделяюсь от него, подхожу к девушке и говорю: «Смотрите, человек в очках — известный режиссер Гайдай. Пригласите его на танец». Красавица подплывает к моему изумленному мужу и уводит танцевать… Один коллега, который все слышал, говорит: «Да, Нина... Много я видел женщин, но таких, как ты, — никогда!»
Через несколько минут муж возвращается разочарованный: «Да, она красавица. Как оказалось, балерина. Но современные танцы совершенно не умеет танцевать!» К счастью, вскоре он нашел идеал — в Наталье Варлей.
И все же был у Лёни еще один фактор, по которому он выбирал актеров. Это — человеческий контакт. К примеру, пробовал он однажды Баниониса. Итог: «Да, очень хороший актер, даже замечательный. Но — закрытый очень. Контакта нет». Он и от «троицы»-то своей все старался отделаться, потому что не чувствовал достаточного контакта с Вициным и особенно с Моргуновым. И однажды дело кончилось ссорой.
Это случилось на отсмотре материала «Кавказской пленницы». Вся группа собиралась в зале и ночь напролет выбирала по каждому эпизоду лучший дубль из четырех-пяти вариантов. Пол-эпизода берем из первого дубля, а половину — из третьего... Унылое занятие, нудное. А тут еще Моргунов вдруг стал выкрикивать: «Гайдай, да ты мышей не ловишь! Что за халтура!», «Гайдай, ты мышей не ловишь!». Лёня два раза стерпел, а на третий говорит: «Зажгите, пожалуйста, свет».
И тут выяснилось, что Моргунов сидит не один, а с подвыпившей девицей. «А почему вообще посторонние в зале?» — взрывается Гайдай. И не разрешает продолжить просмотр, пока девица не выйдет. А с ней ушел Моргунов. Больше Лёня никогда его не приглашал работать и даже не разговаривал с ним.
Хотела отомстить за мужа
Казалось бы, надо быть Моргуновым, чтобы пренебрежительно высказываться о режиссуре Гайдая. Любому ясно: чтобы снимать картины, которые так любят зрители, нужен огромный талант. Но не все были готовы признать за Гайдаем талант.
Конечно, у него было много ценителей среди коллег: тонкие, умные Миша Козаков, Таня Лиознова знали цену Лёне. И все же время было такое, что большим почетом пользовались картины серьезные, с аллюзиями: когда герой говорит одно, а имеется в виду совсем другое... Или когда камера долго показывает дождь, и так рождается атмосфера...
У Лёни — другой жанр и стиль. И бывало, ему приходилось выслушивать странные и дикие претензии по этому поводу. Даже до меня долетали такие разговоры...
Как-то раз от Союза кинематографистов поехала я по турпутевке в Малайзию. Везут нас на автобусе в древний буддистский монастырь, мы с Татьяной Лиозновой сидим рядом, болтаем. А впереди нас два режиссера обсуждают прошедший съезд кинематографистов. И вдруг я слышу, как кто-то из них говорит: «Вот взять Гайдая. То, что он всю жизнь снимал, — это же вообще не искусство...» И я почувствовала такую жгучую обиду за мужа! Таня посмотрела на меня и говорит: «Ну брось, Нин, что ты их слушаешь. Мало ли что болтают». А я не успокаиваюсь: «Нет, Таня! Я уже устала от всяких бездарей такие вещи о Лёне выслушивать. Я хочу отомстить! Сделать, чтобы им было плохо, такое им сказать, чтобы они на всю жизнь запомнили...»
В таком настроении приезжаем мы в буддистский храм. А там ворон достает каждому бумажку — предсказание судьбы. И в моей бумажке написано: «Никогда ни с кем не выясняйте отношений».
Именно по этому принципу жил Гайдай! Раньше мне казалось — он искренне не замечает, что его недооценивают, завидуют. Он ведь все понимал про людей: кто прав, кто не прав, что правда, что неправда.
Но как только дело касалось его самого — того, как поступают именно с ним, — на Лёнины глаза словно шоры опускались. А скажешь ему — удивляется: «Разве? А я и не замечал». Я много лет думала, что это от крайнего простодушия. Считала Гайдая большим ребенком. Недавно я поняла, что он просто был очень хитрый. (Улыбается.) Он никому не позволял портить себе жизнь: ни начальству, ни дуракам-коллегам.
Однажды, в начале 90-х, Лёня показал сценарий, который ему предложили снять. В финале все погибали. Я сказала: «Лёнь, но это не гайдаевский фильм». — «Почему?» — «Потому что после твоих картин людям жить хочется, а тут — наоборот. Ты сам много раз говорил: «У людей такая жизнь тяжелая, пусть хоть два часа посмеются!» А теперь разве легкая жизнь?»
Он согласился. Гайдая нет с нами уже больше двадцати лет, а его фильмы по-прежнему смотрят — даже те, кто родился уже после Лёниного ухода. Наверное, всем по-прежнему необходимо хоть два часа просто посмеяться. Вот только, чтобы зритель просто посмеялся, режиссер должен быть очень и очень непростым. Таким, как Гайдай.