Валери Соланас: «Я стреляла в Энди Уорхола»
3 июня 1968 года. Бар сонного городишка Вентнора в американском штате Нью-Джерси жил своей обычной вечерней жизнью: налакавшиеся посетители, как всегда, о чем-то яростно спорили по углам, завсегдатаи угрюмо сидели за стойкой перед регулярно наполнявшимися рюмками, бармен, старый Луис Соланас, с привычным проворством протирал бокалы, поглядывая на часы, — вот-вот закончится его смена...
Орал небольшой телевизор, стоявший прямо на стойке. Вдруг Мэри, бессменная пожилая официантка, сновавшая туда-сюда с грудой подносов, крякнула, широко раскрыв ярко накрашенные кукольные глаза и тыча пальцем в телеэкран:
— Луис, да ты только посмотри! Это же Валери! Твоя дочь Валери!
Бармен недоверчиво повернул голову в сторону телевизора и замер: на экране в самом деле его Валери вели полицейские, а вокруг бушевала, беснуясь, орущая толпа. Джунгли из фотокамер и микрофонов, сотни репортеров пытались прорваться к его дочери... Валери, худенькая, угловатая, в своей вечной джинсовке и неизменной дурацкой кепке, делавшей ее похожей на пацана, бросала резкие отрывистые ответы на град вопросов, сыплющихся на нее со всех сторон.
— Да что она натворила-то, я не пойму! — крикнула раскрасневшаяся официантка, поворачиваясь к Луису.
Тот, оцепенев, смотрел, как на руках дочери смыкаются наручники и ее заталкивают в полицейскую машину.
…Будь проклят тот день, когда Валери Соланас встретила Энди Уорхола, этого вертлявого белобрысого дьявола в неизменных туфлях на каблуках и в живописных больших очках! Окруженный вечной свитой лизоблюдов, он проскользнул к дверям своей огромной студии под названием «Фабрика». Это было гигантское помещение на пересечении 47-й улицы и Третьей авеню — значимый нью-йоркский перекресток, где собирались манифестанты, чтобы быть услышанными ООН, проезжали Папа Римский или Хрущев — в общем, делались великие дела. На «Фабрику» приходили толпы людей: они сидели и лежали на диванах, на полу, курили траву, бесконечно разговаривали, пили кофе...
Однажды оказавшись в подобной обстановке, Валери решила, что она здесь в первый и последний раз: что общего у нее с этими бездельниками? Девушка собиралась
провести свою жизнь более осмысленно, чем сутками восторженно пялиться на Энди.
Тем не менее, Уорхол не шел у нее из головы, и вскоре Валери Соланас стала своей на «Фабрике» и долгие часы просиживала с Уорхолом на знаменитом диване без пружин, который притащил на «Фабрику» с помойки Билли Нейм, личный стилист и дизайнер Энди, а по мнению Валери, так просто придурок и проходимец, много о себе возомнивший.
В жизни Валери, пожалуй, впервые случилось столь полное взаимопонимание с мужчиной, ей-богу, ей всегда казалось, что это совершенно невозможно. А тут сидишь бок о бок с представителем этого неполноценного пола, каждый смотрит в точку прямо перед собой, перед каждым доверху набитая пепельница, из которой уже вываливаются окурки, и они вроде как откровенничают.
Уорхол, происходивший из семьи шахтеров, выгребся кое-как из бедности, нашел себя, разбогател. Он и сам не знает, кем является в большей степени: жуликом, коммерсантом, мистификатором... или в самом деле освободителем искусства во всех его формах — и живописи, и фотографии, и кино одновременно?
— А ты откуда родом?— повернулся к ней Уорхол, и Валери вызывающе прищурилась, выдержав его взгляд.
— С реки, — она сделала неопределенный жест в ту сторону, где протекал Гудзон, хотя подразумеваемая река находилась далеко отсюда, в другом штате.
После подобного начала Уорхол ее зауважал. Никто из его тусовки не мог похвастаться таким лаконичным, исчерпывающе красивым ответом. С реки — это вам не с Пятой авеню, не из вонючего Квинса или всем осточертевшего сентиментально эмигрантского Бруклина, не с промышленных задворок Питтсбурга, где вырос сам Уорхол.
— Я жила на реке целый год, — небрежно бросила Соланас. — Считаю ее своим настоящим домом. Когда-нибудь расскажу тебе, Энди.
Уорхол, страшно разборчивый в знакомствах, не мог не впустить в свой мир эту странную девушку в кепке, с вечной сигаретой во рту, в бесформенных штанах и дурацкой куртке — полную противоположность его гламурным подружкам.
Она выглядела здесь белой вороной, и его свита тотчас окрестила Валери Квазимодой — многие боялись ее пристального взгляда, Уорхолу тоже частенько казалось: еще чуть-чуть — и он начнет дымиться под прицельным огнем пронзительных зеленых глазищ. Не успев завести знакомство, Валери немедленно закидала Уорхола своими рассказами, которые он почему-то опасался читать: эти отпечатанные на машинке листы казались ему опасными, кусачими существами, как и сама Валери.
Уорхол был трусоват и окружал себя в основном безвольными эстетствующими слабаками, а тут в его игрушечный мир словно проник настоящий хищник. Впрочем, это наверняка лишь его домыслы; он будет держать ее на дистанции, вот и все.
— Энди, главное — мой сценарий! — не унималась Валери. Она достала его со своим сценарием, элегантно названным «Задери задницу», требуя, чтобы Уорхол прочел его и срочно взялся за съемки фильма. Первые 2—3 абзаца Энди впечатлили — грубо и точно, омерзительно правдиво. Эта девица в кепке еще и талантлива...
— Класс! Буду снимать обязательно. Только чуть позже, поняла?
Она поняла, как не понять: на «Фабрике» и так снимали круглые сутки. В какой-то момент забросив живопись, Уорхол теперь не выпускал из рук кинокамеру, не пропуская подробностей всего, что происходило вокруг, — спящего обнаженным поэта Джона Джорно, обкуренного Боба Дилана, пытающегося подняться на ноги, трахающихся в уголке приятелей... Все, что видел глаз.
Валери Соланас явилась в Нью-Йорк из провинции, и у нее были наполеоновские планы. Она считала себя радикальной феминисткой и уже вошла в контакт с самой Ти-Грейс Аткинсон, председательницей нью-йоркского отделения National Organization for Women. За год до знакомства с Уорхолом Валерии принимала самое активное участие в протестах против войны во Вьетнаме и во время одной из демонстраций, когда полиция стала активно применять дубинки, не знающая страха Валери прикрыла своим телом двух мужчин и свою подругу Андреа Дворкин, тоже феминистку, приняв на себя удары.
Всех активистов тогда замели и отправили в Нью-Йоркскую женскую тюрьму; тюремный врач поражался живучести Валери — после таких мощных ударов по почкам она сравнительно быстро оклемалась и стала ухаживать за другими заключенными.
Именно Соланас потом расскажет миру, что такое Нью-Йоркская женская тюрьма, где с тобой обращаются как с куском неодушевленного дерьма: врачи-мужчины грубо хватали ее за интимные части тела и унижали, в ответ она вела себя как разъяренная тигрица — кусалась и царапалась. Дело кончилось тем, что Валери отправили на психиатрическую экспертизу.
Вместо того чтобы отвечать на дебильные вопросы психиатра, похожего на унылого воробья, Валери сама прочла ему блестящую лекцию по социальной психологии, проявив экстраординарную эрудицию и знание предмета. «Воробей» поразился и назначил заключенной тест на определение коэффициента интеллекта; тест показал неслыханную цифру: 99 процентов! Валери торжествовала: ясное дело, все они думали, что она умственно отсталая дебилка, а вышло наоборот.
Выйдя из тюрьмы, она не успокоилась — продолжала участвовать во всех митингах, писала статьи и призывы, разбрасывала на улицах антивоенные листовки; любимым ее занятием были своеобразные проповеди в кафе. Собрав вокруг себя девушек и женщин, Валери каждую из них умело и быстро выводила на чистую воду; и неизменно подтверждалось, что каждую эксплуатирует мужчина: либо отец, либо муж, либо любовник. И все они — рабыни, подстилки, униженные, плаксивые, с дрожащими губами и подбородками, купленные и зависимые.
Соланас охотно рассказывала про себя: ее личная война с мужчинами уходила корнями в самые нежные годы ее детства, проведенного в городе Атлантик-Сити. Ее папаша, вечно пьяный бармен Луис Соланас, несколько раз уложил ее под себя, пока мать была на работе. Валери прокусила ему уши и нос, но этого скота ничего не останавливало.
Признаться матери маленькая Валери боялась и стала сбегать ночевать к деду с бабкой. Дед тоже был алкашом и юзал бабку так, что однажды Валери, забравшись на шкаф, столкнула ему на голову тяжелый чемодан, чтобы он заткнулся.
В общем, «счастливое» было детство. В конце концов, мать бросила отца и привела в дом красномордого Реда Морана, менеджера непонятно чего. Они сделали еще одного ребенка — Джудит, и Валери боялась, что Моран поступит с Джудит так же, как ее отец, поэтому постоянно караулила сестренку: если дома был Моран и не было матери, Валери не спускала с Джудит глаз.
Только внешне девушка казалась задиристой и сильной, на самом деле этот ранний сексуальный ужасный опыт почти постоянно провоцировал в ней чувства боли, унижения, отвращения и беспомощности.
В 15 лет Валери сделал ребенка 30-летний женатый брат ее школьной подруги. Сам он, конечно, тут же был таков, а мать зашлась в визге о позоре и добром имени семьи. Кончилось тем, что Валери отправили рожать к Блекуэллам, каким-то дальним родственникам, в Вашингтон.
31 марта 1953 года стал одним из самых страшных дней в ее жизни: она чувствовала себя орущей, подыхающей кошкой, ослицей, коровой на заклании — кем угодно, но только не человеком. Непереносимые родовые схватки; неумолимо, безжалостно и неотвратимо разрываюший ее внутренности плод; ощущение, что ты грязный кровавый кусок мяса и тебя кромсает сама природа…
Ее сын появился на свет через 20 часов чудовищных пыток, и по договоренности с матерью Валери госпожа Блекуэлл тотчас унесла орущий сверток. Больше она никогда не увидит своего отпрыска, которого назовут Дэвид, его усыновит и воспитает эта вашингтонская семья. Дэвиду Блекуэллу исполнится 40 лет, когда он случайно узнает, что его произвела на свет Валери Соланас. Та самая Валери, которая… Впрочем, до ее печальной славы было еще далеко.
— Разумеется, я послала благословение тому ублюдку и даже заказала молебен о его здравии, — с издевкой рассказывала Валери очередному женскому сборищу в кафе, пуская в воздух кольца табачного дыма, — с 12 лет сигарета покидала ее рот только во время короткого сна. Она выкуривала больше 3 пачек в день и утверждала, что здоровье и интеллект от табака лишь крепнут.
Словом, осознав, что только над телом женщины столь чудовищно издевается природа, а мужчина даже отдаленно не может представить себе, что такое беременность и роды, Валери пришла к пониманию вопиющей несправедливости вселенского миропорядка. Но не надо думать, что она идеализировала женщин, нет — среди них тоже полно круглых идиоток.
Взять хотя бы ее мать или всех мамаш ее соучениц. Помнится, еще в юности на школьном дворе Соланас увидела, как мать ее одноклассницы дает ей подзатыльник за плохую отметку. Вскипев от такой бесцеремонности, Валери тотчас подскочила к ним.
— А ну-ка, мэм, решите задачу, которую задали вашей Мэри! Ну, быстро! 1564 грузовика застряли в дерьме…
Мамаша Мэри остолбенела, тупо выкатив глаза, а ее дочка стояла рядом, то обмирая от страха, то боясь лопнуть от смеха.
— Не знаете ответа? — ухмыляясь, констатировала Валери. — Мэри, теперь ты можешь вкатить ей подзатыльник.
Длинного языка Валери, ее выходок и дьявольской честности боялись и учителя, и ученики. От нее с радостью избавились бы, но вот загвоздка — эта наглая хулиганка была первой ученицей по всем предметам, академической гордостью школы! Даже когда в 16 лет Валери наконец сбежала из дома и поселилась на живописном берегу реки в заброшенном шалаше, она вовсе не собиралась бросать учебу.
Определяя у себя на реке время по солнцу, она набрасывала на плечи школьный ранец, натягивала кепку на голову — и топала в школу, выбирая дорогу мимо базара, где ей всегда удавалось стащить пару яблок на завтрак и пару бананов на обед.
Но как жить в шалаше без кофе? Без этого напитка Валери обходиться не могла. Выход нашелся простой и гениальный: перед началом уроков она решала домашнее задание всем лентяям и тупицам, за это кто-то приносил ей из дому кофе в термосе, кто-то давал мелочь, так что после уроков можно было заскочить в кафе.
Мать ее больше не искала, Валери исчерпывающе доказала ей, что им лучше полюбовно расстаться. Скоро с ней стал жить в шалаше хиппарь Стив по прозвищу Орфей, и Валери вдруг обнаружила, что не все мужчины омерзительные похотливые орангутанги, встречаются и очень милые, и даже изредка понимающие женщин.
Несколько месяцев они жили в своем шалаше душа в душу, сидя по вечерам на берегу и покуривая травку. В те годы полиция еще не озверела до такой степени, чтобы прочесывать отдаленные участки берега, и можно было спокойно играть в робинзонов сколько душе угодно. Они ловили рыбу, жарили ее на костре, воровали хлеб и фрукты в лавках и на базаре, занимались любовью и спорили о мироустройстве, которое Валери находила отвратительным. А потом она снова забеременела, и школьная подруга Мэри потащила ее к какой-то бабке на подпольный аборт.
Дело кончилось тем, что Валери истекала кровью у себя в шалаше, Мэри металась в поисках лекарств и делала подружке уколы, а улыбчивый бородатый Орфей просто исчез, растворился в сыром утреннем тумане — пообещал сбегать за кофе для Валери и не вернулся больше никогда. Черт знает, каким образом, но Валери выкарабкалась из очередного кровавого ада, и все обошлось. После этого ее мнение о мужчинах сложилось окончательно и бесповоротно.
«Мужчина — абсолютный эгоцентрик, запертый на себе любимом, неспособный на сопереживание или отождествление себя с другими. Любовь, дружба, влечение или нежность для него — пустые звуки. Он не соотносит себя ни с чем, кроме собственных физических ощущений…» — напишет позднее Валери в своем манифесте.
В мэрилендский университет Соланас поступила играючи, так же играючи стала лучшей студенткой, несколько кафедр мечтали залучить ее к себе в аспирантуру, однако само обучение на факультете психологии показалось ей совершенно дебильным: все учебники написаны мужчинами, они же читают лекции — что, скажите на милость, может мужчина понимать в женской психологии?
Все равно что страусы стали бы учить львов психологии. К черту такие занятия! В своей дипломной работе Валери утверждала, что проповедуемые в стране семейные ценности и брак сводятся к патологическому сожительству парочки, из которой один непременно садист, а другой — мазохист; в доказательство Валери приводила статистику разводов и анализировала гражданские судебные иски.
Во время учебы в университете девушка к тому же окончательно поняла, что ее настоящее призвание — литература, ибо писала она с тех пор, как себя помнила, и будет, пожалуй, продолжать это дело. Покончив с университетом, Валери отправилась в Калифорнию: ее кто-то убедил, что только там можно найти настоящих нормальных феминисток — женщин без куриного помета вместо мозгов. Но в Калифорнии с нужными контактами почему-то не сложилось, и вот Валери оказалась в Нью-Йорке.
Отель «Челси» на 23-й улице Манхэттена, где поселилась Соланас, оказался настоящей находкой. Когда-нибудь она обязательно напишет о нем целую книгу, он того стоит, честное слово! Явившись сюда впервые осенью 1965 года по чьей-то рекомендации, Валери поначалу, конечно, не знала, что оказалась в особом мире, самом настоящем центре богемы.
Стоит только войти в мрачный готический холл, как мигом вылетаешь из обыденной реальности. Угрюмые картины на стенах, причудливые скульптуры... За стойкой красного дерева — неприветливые пожилые клерки, бледные и тощие, словно восставшие из могил призраки. Постояльцы напоминают сомнамбул: все они то ли в тяжелом похмелье, то ли в глубокой меланхолии.
Как позднее выяснилось, отель был набит творцами всех мастей — художниками, писателями, поэтами, музыкантами, торчками, хиппи, актерами, циркачами, проходимцами, а также их подружками и друзьями.
Вскоре Валери уже будет в курсе, какие комнаты занимают Джимми Хендрикс и Джимми Моррисон, просто потому что этих ребят невозможно не заметить. Леонард Коэн на глазах у Валери и всех прочих гонялся по этажам за почти голой Дженис Джоплин. Знакомая лесбиянка занимала комнату под номером 100, в которой в свое время обожала спать в гробу Сара Бернар. Не было недостатка и в писателях.
Угрюмый Артур Миллер, когда-то дравшийся с Мэрилин Монро в холле на третьем этаже, по вечерам спускался из своей комнаты мрачный и молчаливый. Битники Джек Керуак и Аллен Гинсберг писали здесь свои романы и любили по ночам собирать публику, чтобы вслух почитать отрывки. Жизнь била ключом: на каждом этаже отеля имелся свой наркокурьер; каждую неделю кто-то бросался в пролет лестницы; когда кто-нибудь вызывал полицейский наряд, постояльцы срывались с мест и бежали вверх — прятаться на чердаке.
Плату за проживание можно было оттягивать до бесконечности: хозяин Дэвид Бард отлично понимал, что у всей этой братии почти никогда нет денег, и многие расплачивались картинами, стихами или музыкальными произведениями.
— Платить будем мазней или рассчитаешься телом вон с теми ребятами, а уже они заплатят мазней?— невозмутимо осведомился Бард у Валери на третий месяц ее проживания.
— Я не проститутка! — с достоинством огрызнулась Соланас. — Я феминистка, сценарист и писатель, Энди Уорхол будет ставить мою пьесу или снимать по ней кино.
— Уорхол? — уточнил хозяин, поднимая брови. — Тогда ты здесь под его ответственность. Запишу еще одну м-м-м… барышню на его счет.
Не будь денежные обстоятельства Валери столь плачевны, она, не задумавшись, вцепилась бы в жидкую бороденку Барда. Ничего, как только жизнь наладится, она ему доходчиво объяснит про ответственность!
Освободившись из тюрьмы после антивоенного митинга, Валери теперь большую часть времени тюкала на машинке, примостившись за асимметричным громоздким письменным столом, чем-то напоминавшим тонущий корабль.
Она писала антивоенные и феминистские статьи, которых так ждала от нее женская организация, рассказы, философские тексты; наконец-то закончила Манифест ОПУМ — Общества полного уничтожения мужчин. В соответствии с вольными нравами отеля, сильно пришедшимися ей по вкусу, Соланас ходила по этажам и наугад стучалась в двери:
— Купите ОПУМ, всего один доллар, женщинам — за 50 центов. Революционный манифест!
На «Фабрике», куда Соланас продолжала частенько заглядывать, от нее шарахались — она всех доконала своим манифестом и монологами о несправедливом мироустройстве. Но не ходить туда Валери не могла. Пришлось признаться себе в конце концов в унизительной правде: она втюрилась в Уорхола за время их общения, он показался ей исключением из всего неполноценного мира мужчин.
Проклятое сердце билось как сумасшедшее, когда она заявлялась на «Фабрику» и видела Энди, с мягкой улыбкой снующего туда-сюда: этакий всем улыбающийся ангел в тельняшке и седом парике. В студии всегда были люди — рисовали, снимали, целовались, болтали, медитировали, ругались, и все обожали Энди и требовали его внимания; остаться с ним наедине было большой удачей.
Ради Энди Валери стала иногда оставаться на ночные вечеринки, чуть ли не ежедневно устраиваемые на «Фабрике». Нередко сюда являлись шикарно одетые дамочки в настоящих бриллиантах, мечтавшие приобщиться к искусству, сниматься у Энди, стать его музами, моделями… Они быстро упивались или накуривались и валялись по углам, вымачивая свои жемчуга в лужах разлитого вина.
Валери обычно угрюмо сидела в углу в своей вечной кепке и бесформенной рубашке, курила и смотрела на все это с отвращением. Неужели Энди не тошно взирать на этих зверушек, на этих стрекочущих сорок, обожавших стекляшки и цеплявших на себя все, что блестит? Валери таких презирала — они казались ей абсолютными рабынями мужчин, и каждая готова была на все, чтобы Уорхол обратил на нее внимание, каждая жаждала подстелиться под него. Но уйти было выше ее сил, и с некоторых пор Валери тщательно избегала внутреннего вопроса — а чего, собственно, она сама хочет от Энди? Но только не стать его подстилкой, нет! Их связывают другие интересы.
Пока он уговорил Валери сняться в двух своих фильмах — I, a Man и Bike Boy; она сдалась, и он даже заплатил ей за это немного. Уорхол обещал, что следующим будет фильм по ее сценарию. Однако время шло, а он все никак не мог даже дочитать его до конца, зато снова и снова снимал свою обожаемую Виву (Жанетт Хоффман), очень красивую бледную скандалистку, расхаживающую по студии когда в нижнем белье, а когда и вовсе топлес. Она орала на Энди благим матом и постоянно что-то от него требовала, повторяя, что он никогда не выполняет обещаний.
— Ты зачем клевещешь на человека? — у Валери от возмущения привычно сжались кулаки.
Вива расхохоталась ей в лицо:
— Поборница справедливости! Да ты рассмотри, что здесь творится. Будешь такой же дурой — кончишь, как Фредди Герко.
Это был близкий друг Уорхола, выбросившийся из окна после того, как Энди отказался выполнить обещание снять его в своем фильме. Но Валери насмерть стояла за Энди: нет, он не такой козел, как большинство мужчин; он понимает женщин, он солидарен с ее манифестом, он обещал даже записать Валери на камеру, когда она будет говорить о том, как издевается над женщинами общество, и распространить эту запись среди знаменитостей, с которыми он на дружеской ноге.
Но все пошло не так, совсем не так. Все покатилось в тартарары с такой стремительной скоростью, словно Валери попалась под ноги дьяволу. Однажды вечером Соланас учуяла на своем этаже в отеле дым и поняла, что пахнет из комнаты ее соседки Эди Сэджвик.
Распахнула дверь — а там страшная картина начинающегося пожара: уже занялись пламенем занавески. Сама Эди без сознания лежала на диване, а в руке тлела непотушенная сигарета. Валери никак не могла стащить отяжелевшую Эди с кровати. Выскочить в коридор и звать на помощь уже не оставалось времени. Почти надорвавшись, Валери кое-как выволокла тело Сэджвик из номера и захлопнула дверь.
В комнате осталась забившаяся под диван кошка, она так и сгорела. Валери кинулась к лифту, чтобы спуститься в лобби и вызвать «скорую», внизу она неожиданно наткнулась на Уорхола и стала кричать, чтобы он скорее поднимался на третий этаж — там Эди, она умирает, она без сознания…
— О, эти выходки мисс Сэджвик, — равнодушно пожал плечами Уорхол. — Она снова уторчалась, но я-то здесь при чем?
Только после того как «скорая» увезла еле живую Эди, Валери смогла осмыслить случившееся. Сэджвик несколько лет была музой Уорхола, он снял ее в 11 фильмах. Да, она ушла он него к Бобу Дилану, так что же, за это можно оставить ее подыхать в коридоре? Скотина, сейчас она ему покажет! Уорхол! Где Уорхол? Валери обежала весь отель, но тот как в воду канул. Она не знала, как теперь дожить до утра, ей надо, чтобы он немедленно объяснил ей свое поведение!
За ночь Валери выкурила три пачки сигарет, ни на секунду не сомкнула глаз, наутро кинулась на «Фабрику». Навстречу ей вышел с заспанной недовольной физиономией помощник Уорхола — Фред Хьюгс, на дух не переносивший Соланас.
— Позови Энди, ублюдок!
— Его нет. Он уехал в Лос-Анджелес.
— Что он там забыл?
— Газеты надо читать, дура.
Оказалось, что в Лос-Анджелесе у Уорхола открылась огромная выставка с ретроспективой его работ. Ладно, решила Валери, не навечно же он уехал, еще успеют поговорить. Но и через неделю ей заявили, что Уорхола нет на студии. Она стала настойчиво являться к входу утром и вечером, но Фред Хьюгс вновь и вновь преграждал ей дорогу: мол, уходи, Энди отсутствует.
— Пусть вернет мой сценарий и катится ко всем чертям! — наконец заорала взбешенная Соланас; она имела глупость отдать Уорхолу единственный экземпляр своего произведения!
— Он давно подтерся твоим сценарием! И велел больше не пускать тебя сюда, поняла? Катись давай! Ты ему уже осточертела! — рявкнул Фред.
Кровь стучала в голове Валери, мысли беспорядочно скакали. Ничего, она заставит этого ублюдка вернуть сценарий. На следующий день — 10 июня 1968 года — Соланас с раннего утра караулила Уорхола у студии: рано или поздно он ей попадется. Около трех часов дня Энди собственной персоной действительно возник у двери «Фабрики», он был невыспавшийся и вид имел помятый.
Валери кинулась за ним:
— Впустишь меня поговорить?
— Конечно, Валери, — натужно улыбнулся Уорхол: он ненавидел быть неприятным.
Вместе они поднялись в лифте на третий этаж в его кабинет.
— Гони мой сценарий, живо! — глаза Валери метали молнии, на лице не было и тени обычного обожания, к которому привык Уорхол.
— Я его потерял, извини, — небрежно бросил Энди.
Он изящно развернулся на каблуках дорогих остроносых туфель, снял телефонную трубку и немедленно углубился в разговор с Вивой.
— Ты играла ужасно! Ты только и умеешь, что показывать сиськи, — говоря это, Уорхол взглянул на Валери, и то, что он увидел, заставило его лицо перекоситься от ужаса.
В руках Соланас был револьвер, и она уже нажимала на курок…
Выстрел, второй, третий... Уорхол корчился на полу в луже крови, а Валери тем временем целилась в голову бросившегося на колени Фреда Хьюгса. В этот самый момент за спиной Соланас вдруг раскрылись двери пустого лифта.
— Уходи, Валери, — в шоке прохрипел Хьюгс, — лифт пришел.
Она действительно развернулась, вошла в лифт и спустилась вниз. Спрятав револьвер в карман, покружила около получаса по улицам — в голове не промелькнуло ни одной мысли, дошла до Таймс-сквер, увидела там полицейского и прямиком направилась к нему.
— Я только что застрелила Энди Уорхола, задержите меня.
…После суда, на котором Валери защищала самая известная радикальная феминистка Флоренс Кеннеди, назвавшая Соланас «одной из самых выдающихся представительниц феминизма», Валери отправили на психиатрическое освидетельствование и признали частично недееспособной и стрелявшей в состоянии аффекта. Поэтому она получила всего три года тюрьмы.
В 1971 году Валери вышла на свободу. У тюремных стен в этот день сотни собравшихся феминисток забросали ее цветами и чуть ли не качали. К этому времени манифест Соланас уже опубликовали, и она приобрела славу радикальной революционерки. Что касается Уорхола, то он, как ни странно, выжил и по неизвестным причинам наотрез отказался давать показания против Валери.
Рассказывали, что отныне при упоминании имени Соланас Уорхол начинал мелко дрожать. Выйдя из больницы, он изменился до неузнаваемости, разогнал всю свою тусовку и поставил у входа на «Фабрику» охрану. Забота о личной безопасности вытеснила все его прежние интересы.
Что же касается самой Соланас, после случившегося психическое состояние Валери сильно ухудшилось. У нее стали происходить приступы помутнения сознания и внезапной паники, и она по нескольку месяцев лежала в психиатрических клиниках. Картина корчащегося в крови Уорхола преследовала ее воображение, хотя в интервью она часто повторяла, что точно так же в ранней юности ее оставил захлебываться кровью сбежавший от нее Орфей. Разве он не выстрелил в нее своим смертоносным членом? Око за око. Справедливость восстановлена.
Но, похоже, сама Валери плохо верила в то, о чем говорила. Она начала пить, употреблять наркотики, чего никогда не позволяла себе прежде, и нередко, страшная, пообносившаяся, растрепанная, похожая на бомжиху, ходила по улицам, тыча пальцем себе в грудь и выкрикивая: «Посмотрите, что со мной сделали мужчины!» Родные стыдились ее и не желали иметь ничего общего со своей одиозной родственницей.
Умерла Валери в 52 года от воспаления легких в одном из отелей Сан-Франциско 25 апреля 1988 года. После нее осталось огромное количество рукописей. Люди, читавшие ее литературные произведения, утверждали, что Соланас была очень талантливой писательницей. Однако ее мать Дороти приняла решение сжечь все личные вещи дочери, «чтобы хотя бы после смерти она не позорила семью».