Великий Ильич

...Николай Чайковский как-то подколол младшего «братца Петрушу»: мол, «бабское занятие» себе выбрал – на фортепьянах бренчать. И получил нервный ответ: «С Глинкой мне, может, и не сравняться, но увидишь, что будешь гордиться родством со мной». Предполагал ли юный Ильич, каким эхом отзовутся в истории его опрометчивые слова? Вряд ли. Тем не менее сейчас многие иностранцы, даже самые дубовые, узнав, что их случайный собеседник родом из России, выдают примерно следующее: «А, знаю, вы по праздникам смотрите балет про лебедей!» Конечно, упаси бог от таких праздников, когда по всем каналам транслируют «Лебединое озеро», однако суть схвачена верно – почти для всех русская классическая музыка исчерпывается именно «братцем Петрушей», куда уж тут хотя бы и Глинке!

Стеклянный аккорд

А ведь поначалу никаких особенных талантов за ним никто не углядел. Это уже потом, задним числом, братья и сёстры, и вправду «гордясь родством», вспоминали кое-какие моменты, свидетельствующие о раннем развитии у Пети музыкальности. Так, например, брат Модест неоднократно рассказывал об их общей няне мадемуазель Фанни: «Она мало обращала внимания на Петину тягу к музыке, такой будущности для него не хотела и потому отнюдь не поощряла его таланта. Иногда даже пугалась. Петя часто жаловался на то, что музыка осталась у него в голове и не даёт ему покоя, чем весьма всех волновал». И кто знает, как бы могла повернуться судьба будущего великого русского композитора, если бы не случайное членовредительство. Как-то раз после урока музыки Петя в течение целого дня продолжал наигрывать пальцами на чём попало. А попало тогда оконное стекло. Оно не выдержало вдохновенного allegro юного творца, лопнуло и сильно поранило Чайковскому руку. Лишь после этого родители сочли, что развитие способностей не стоит пускать на кровопролитный самотёк, и выписали сыну учительницу музыки.

Бездарный чиновник

Обычно после подобного пассажа следует что-то вроде: «С тех пор его музыкальная карьера развивалась стремительно». Обычно, но не в данном случае. Даже учительница музыки, отмечая, что её воспитанник недурно выучился играть на фортепьяно и флейте, была уверена, что Чайковский так и останется дилетантом в лучшем смысле этого слова. Её убеждение разделяли и родители, отдавшие отпрыска в Петербургское училище правоведения. Окончил он курс 19 лет от роду, получил гражданский чин IX класса, то есть титулярного советника, и был определён в Департамент юстиции. Как он там служил – бог весть. В официозных биографиях расплывчато упоминают, что спустя 4 года службы Чайковский решил окончательно посвятить себя музыке и покинул государственный пост. Однако ёрнические воспоминания художника-передвижника Ефима Волкова, тоже чиновника-юриста, свидетельствуют о другом: «Протирал со мной штаны в департаменте один свистун... Ничего не умел и не хотел, входящие не записывал, на исходящие не отвечал, всё, бывало, мелодии насвистывал... И плохо кончил. Да и я тоже – нас первыми со службы выгнали. Я пошёл в художники, а он в консерваторию. Чайковский его фамилия. Может, слышали?» Но Волков вспоминал этот эпизод, уже когда слава Чайковского прогремела на весь мир. В 1863 г. дядя композитора выразился иначе: «Ах, Петя-то наш, Петя! Ах, какой позор! Юриспруденцию на гудок променял!»

Чувствовать – значит плакать?

В дальнейшем судьба Чайковского, в том числе и посмертная, была окрашена именно в эти тона – славы и позора. С первым всё понятно – звезда мирового уровня. Со вторым сложнее. Последнее время ходит издевательский анекдот: «Пётр Чайковский, Элтон Джон, Борис Моисеев... Вы всё ещё хотите отдать своего сына в музыкальную школу?» Да, о гомосексуализме композитора говорят много. Выдвигают совершенно уж непотребные версии о каких-то диких оргиях чуть ли не с представителями царской фамилии, за что якобы и был убит. Конечно, всё это беспардонное враньё, основанное на очень шатких источниках – слухах и сплетнях. Ближе всего, думается, к решению проблемы подошёл критик Александр Амфитеатров, современник композитора: «Если под гомосексуализмом понимать лишь грубое удовлетворение чувственности, то молва, безусловно, лжива: этим Пётр Ильич не был грешен. Другое дело – гомосексуализм духовный, идеальный, платонический. Этого пристрастия в нём отрицать нельзя». Подтверждает это и сам Чайковский, причём в личном письме брату (Модесту, от 19 января 1877 г.), где врать ему не было никаких резонов: «Однако же я далёк от желания телесной связи. Мне было бы противно, если бы этот чудный юноша унизился до совокупления со мной. Как это было бы отвратительно и как бы я сам себе сделался гадок! Этого не нужно».

Так что можно сделать смелое предположение: не находящая выхода страсть Чайковского отразилась в его музыке – чрезвычайно мелодичной, нежной и даже женственной, что и послужило небывалой популярности композитора. Ведь он, по сути, сильно опоздал – Вагнер ещё до него шагнул в искусстве композиции гораздо дальше, выведя на сцену брутальных арийских героев с соответствующими новыми, взрывными мелодическими ходами. Чайковский же ничего нового не придумал – он только завершил эпоху романтизма, правда, завершил мастерски, создав прямо-таки шедевры трагической романтики. Его покровитель Николай Рубинштейн немало потешался над тем, что «у Петруши всегда глаза на мокром месте». И зря потешался. До сих пор в России, если хотят сделать композитору комплимент, говорят: «Очень хорошая музыка. Когда я её слышу, всегда плАчу». Западные же критики о музыке Чайковского говорят иначе: «Здесь очень много отказа и щемящей тоски. Если вы способны жить в мире подобных чувств, это ваш выбор. Однако нормальный человек такого долго выдержать не может». Видимо, не выдержал и Чайковский – обстоятельства его смерти хоть и темны, но нельзя исключать и подобного душевного срыва. Закономерно и то, что его музыка до сих пор чётко ассоциируется с Россией. Считается, что у этой страны женская душа. Адекватно выразить её удалось лишь страдающему и плачущему Чайковскому.